Жозеф Кессель - Экипаж. Лев. Лиссабонские любовники

Затем отъезд Эрбийона в Париж… его возвращение… и этот ад. Ад подозрения, ежедневно становящегося более определенным, подтверждавшегося, оправдывавшегося.

Как, чтобы его подавить, смог он решиться поверить, что для Эрбийона речь шла лишь о простом, робком чувстве зарождающейся любви? Как, оказалось, мало нужно было ему для счастья! Опровержение не замедлило дать о себе знать. Теперь вывод напрашивался сам собой, такой же ясный, тяжелый и леденящий, как этот непригодный для дыхания воздух.

Словно предупрежденный о том, что Мори коснулся запретной грани, Эрбийон в ту же самую секунду ощутил непреодолимую потребность действовать. Он выпрямился. Вытянул свои неподатливые члены. Прямо под собой он увидел Веслу и понял, что скоро они окажутся в дружеской зоне.

Вот под острым углом показался «драхен», висевший по ходу их полета.

Он захотел его сбить. Резким движением он нарушил равновесие самолета. В глазах Мори, с неохотой посмотревших на него, Жан прочел холодное отражение их размолвки, но все же указал на привязной аэростат. Клод ответил жестом машинального одобрения.

Стажер представлял себе произвольное падение, когда пение мотора внезапно обрывается и жестко свистит винтовой вихрь, а головокружительная и сладкая тревога сжимает сердце, светящуюся очередь по белой мишени «драхена» и спуск на парашюте, этом медленном и тонком листке.

Он сгруппировался в своей кабине, чтобы на него меньше дул ветер, когда с места Клода на него опять накатил таинственный поток, который был для них одновременно и спасением и пыткой. Он поднял голову и увидел, что шлем Мори наклонился к земле. Посмотрев в том же направлении, его более молодые глаза сразу же различили то, что привлекло внимание пилота. Жан вдруг перестал ощущать холод.

С самого низа им навстречу поднимались коричневые пятнышки. Можно было подумать, что это летит мошкара, вот только иногда на солнце появлялись яркие блики, по которым стажер узнавал блеск металла. Немецкий патруль поджидал их возвращения. Он сосчитал пять самолетов и подумал: «Столько же, сколько у Тели».

Казалось, что они почти не поднимаются, но Эрбийон, научившийся определять расстояния, понял, что догонят их раньше, чем они успеют перелететь через Марну. Им оставалось надеяться на одно: может быть, истребители были неспособны подняться на их высоту.

Не обменявшись с Жаном ни единым знаком, Мори попытался кабрировать, чтобы поднять самолет еще выше. Бесполезно: по вялой реакции машины, по замедлению в работе мотора они поняли, что достигли крайней высоты и выше уже подняться не могут. А коричневые пятна тем временем увеличивались, и, разглядев короткие крылья, компактный силуэт новых моделей, они потеряли всякую надежду на то, чтобы взлететь выше них. Напротив, на высоте на стороне истребителей, более маневренных в этом воздушном пространстве, чем двухместный самолет, было еще одно преимущество.

Несмотря на свинцовую тяжесть в ногах, Жан вставил в пулемет обойму, опустил турель. От этого усилия кислород в его груди иссяк, голова закружилась, но он остался в вертикальном положении и в голове у него вертелась одна мысль: «Мори должен был бы спикировать. Тогда было бы легче стрелять».

Словно отозвавшись на его пожелание, ледяной сноп воздуха обжег ему руки, и шок от резкого снижения перехватил дыхание. Клод выполнил как раз тот маневр, о котором подумал Эрбийон.

Мотор, оказавшись в более плотной атмосфере, рычал, как ураган, хвост самолета, торчавший над головой молодого человека, казался ему хвостом какой-то сказочной рыбы, а он, прижатый к стенке кабины, прикованный к своим пулеметам поджидал врага.

Звено приближалось к ним уже со скоростью мысли.

Пурпурные трассирующие пули, резкие скачки машины, головокружительный пилотаж немецких самолетов и эта стальная пластина, которую он, как живое существо, прижимал к груди, — вот к чему свелась — на секунды или на часы — жизненная сущность молодого человека. Затем, с удивлением осознав, что он еще жив, он словно опьянел. В безумном падении, в котором Мори рисковал разбить машину, они преодолели заграждение. Удача прикрыла их своим крылом. Внизу синела Марна; через несколько секунд они должны были перелететь через нее и спастись.

Но тут у Клода вырвался крик, и Эрбийон, даже не услышав его, почувствовал, что его сердце замерло. С французской территории сверху стремительно сжимались три одноместных самолета с черными крестами. Это было второе заградительное звено, и истребители, напавшие на них первыми, снова атаковали их. Заполненное врагами небо ослепило молодого человека. Зажатые между двумя маневренными и грозными линиями, они никак не могли ускользнуть. Мори предпринимал все усилия, чтобы найти уязвимое место в этой летающей арматуре, перемещавшейся быстрыми, молниеобразными движениями, но на каждый рывок их самолета противник отвечал точным противодействием.

Эрбийон пассивно ждал завершения этой страшной игры. Сколько еще она продлится? Ни тот, ни другой этого не знали, но оба, наконец, поняли, что им предстоит умереть.

Тогда словно какая-то судорога пробежала по телу Клода. Он хотел знать. Хотя он и сделал для себя этот абстрактный вывод, теперь, когда пробил последний час, неверие возобладало у него над всякой логикой. В этот последний момент у него возникла надежда, что его друг никогда его не обманывал и что верная жена станет его оплакивать.

Он не мог погибнуть, не унеся с собой уверенности в его невиновности или признания в предательстве. Привычным движением он обернулся к Жану, который стоя ожидал его взгляда.

Вокруг их голов, оставляя за собой огненные следы, трассировали пули. Пьянящий ветер волнами задевал их, а мотор вторил нечеловеческому ритму их пульсирующей крови. И все это проникало в них. И их нервы были натянуты больше чем когда либо, и их чувства обострились, а ум стал работать быстрее. Потому что смерть раскрыла перед ними свой зев, и они уже чувствовали ее дыхание. Они стали единым существом, единой мыслью.

Эрбийон без труда понял, о чем говорят глаза Мори. Экипаж должен был погибнуть, и Клод требовал правды. Жан чувствовал, что он не вправе что-то утаить от человека, который должен был вот-вот, одновременно с ним рухнуть вниз.

Однако, идя на смерть, он испугался его ненависти. Он захотел, чтобы смерть приняла их по-братски и чтобы экипаж встретил ее примиренным. Перед неподвижным взглядом он смиренно сложил руки.

Затем яростно сжал ручку пулемета.

Мори автоматическим движением уложил самолет на бок, чтобы не дать поднимавшемуся вверх истребителю, украшенному султаном из снопа искр, поразить себя в фюзеляж. Вокруг него плясала бешеная свора. Его инстинкт сражался с ней в одиночку.