Жозеф Кессель - Экипаж. Лев. Лиссабонские любовники

Лев потянулся немного вперед мордой, чтобы понюхать меня поближе, зевнул и закрыл глаза. Патриция убрала свою руку. А я продолжал энергично гладить рыжую шкуру. Кинг не шевелился.

— Ну вот, теперь вы подружились, — серьезным тоном сказала Патриция.

Но она тут же рассмеялась, и невинное лукавство, которое мне в ней так нравилось, вернуло ей детскую веселость.

— Что, сильно испугались, а? — спросила она меня.

— Страх и сейчас все еще со мной, — ответил я.

Услышав мой голос, этот исполинский лев открыл один желтый глаз и пристально посмотрел на меня.

— Не останавливайтесь, чешите ему шею и продолжайте говорить, быстро! — сказала мне Патриция.

Я принялся повторять:

— Страх и сейчас все еще со мной… все еще со мной… все еще со мной…

Лев послушал меня какое-то время, зевнул, потянулся (я почувствовал, как заколыхались у меня под ладонью огромные узловатые мышцы), скрестил передние лапы и замер.

— Прекрасно, — сказала Патриция. — Теперь он знает вас. Запах, кожу, голос… все. Теперь можно присесть и поговорить.

Я постепенно замедлил движение руки по шее льва, дал ей немного отдохнуть, потом совсем убрал.

— Садитесь вот сюда, — сказала Патриция.

Она показала мне на квадрат сухой травы в одном шаге от когтей Кинга. Я сгибал колени дюйм за дюймом, оперся о землю и наконец сел настолько медленно, насколько это было возможно.

Лев подвинул морду в мою сторону. Его глаза посмотрели раз, другой, третий — на мои руки, на мои плечи, на мое лицо. Он изучал меня. И тут, ошеломленный и восхищенный, освобождаясь постепенно от страха, я увидел, как в направленном на меня взгляде льва Килиманджаро пробегают вполне понятные мне выражения, выражения вполне человеческие, которые я мог назвать одно за другим: любопытство, добродушие, доброжелательность, великодушие сильной личности.

— Все хорошо, все хорошо, все идет очень хорошо… — напевала Патриция.

Теперь она обращалась уже не к Кингу: песенка была голосом ее созвучия с миром. В этом мире не было ни барьеров, ни перегородок. А благодаря посредничеству Патриции, благодаря ее ходатайству этот мир обещал стать и моим миром тоже. Я обнаруживал с радостью, не сопряженной с ощущением безопасности, что с меня как бы спали чары незапамятного ужаса и такого же древнего непонимания. И что начавшиеся общение и дружба между огромным львом и человеком показывают, что мы живем не во взаимонепроницаемых мирах, что эти миры расположены совсем рядом на единой и бесконечной лестнице живых существ.

Зачарованный и не совсем отдавая себе отчет в своих действиях, я наклонился к царственной львиной морде и прикоснулся, как делала это Патриция, кончиками ногтей к темно-каштановому треугольнику, разделявшему большие золотистые глаза. По гриве Кинга пробежала легкая дрожь. Его тяжелые губы задрожали, растянулись. В приоткрывшейся пасти мягко заблестели ужасные клыки.

— Смотрите, смотрите внимательно, — сказала Патриция, — он вам улыбается.

И как тут было не поверить ей? Разве не слышал я собственными ушами, когда был в овраге, смех Кинга?

— Я выбрала самый лучший момент для вашей встречи, — сказала Патриция. — Он хорошо поел, насытился. (Она похлопала его по мощному брюху.) Сейчас самое жаркое время дня. Здесь много тени. И он счастлив.

Патриция скользнула к нему ближе, между его передними лапами, смешала свои стриженные в кружок волосы с его огромной шевелюрой и сказала:

— Ну вот видите, все не так уж страшно. И не так уж тяжело.

— При условии, что ты рядом.

Стоило мне произнести эти слова, как все во мне и вокруг меня изменилось. Я вышел из состояния транса, куда меня погрузили сначала доведенный до крайности страх, а затем такая радость и где чудо выглядит вполне естественным. А тут я вдруг посмотрел на все другими глазами, так, как я привык смотреть в своем обычном состоянии, и меня поразила невероятность происходящего: саванна, отрезанная от остального мира; деревья, выросшие на скудных почвах и покрытые не листьями, а колючками; и под зонтом из длинных ветвей возлежит на свободе, в своей стихии царь зверей, опаснейший из хищников, а я сижу рядом и глажу ему лоб. И все это было реальным, настоящим, удостоверенным чувствами и рассудком, но все происходило только благодаря Патриции. Благодаря девочке в сером комбинезончике, пристроившейся, словно червячок тутового шелкопряда, на груди у льва.

Как выразить ей то, что подсказывали мне моя бесконечная признательность и моя восторженная нежность? У меня было лишь самое банальное средство. Я спросил ее:

— Патриция, можно я тебя расцелую?

То ли сила моего чувства наполнила мой голос, то ли Патриция не привыкла к подобным порывам, но только щеки ее обрели тот прелестный цвет, какой я уже видел на них, когда к загару у нее добавлялся еще и румянец удовольствия. Девочка живо отодвинула прикрывавшую ее огромную лапу и потянулась ко мне своим личиком. Оно пахло лавандовым мылом, ароматами бруссы и запахом рыжего хищника.

Кинг с напряженным вниманием следил своими большими золотистыми глазами за нашими жестами. Когда он увидел, как моя голова приблизилась к голове Патриции, а мои губы коснулись ее лица, на морде льва снова появилось то выражение, которое девочка назвала улыбкой. А когда она опять заняла свое место у него между лапами, Кинг лизнул ей волосы.

— А он часто меня целует, — со смехом сказала Патриция.

Так мы и сидели втроем, объединяемые дружеским расположением тени и земли. Я попросил ее:

— Расскажи мне, Патриция, расскажи, с чего это начиналось.

Девочка вдруг почти конвульсивно схватила льва обеими руками за гриву, подтянула к себе массивную голову и, словно в зеркало, посмотрела ему в глаза.

— Вы даже представить себе не можете, какой он был слабенький и крошечный, когда Кихоро подарил мне его! — воскликнула Патриция.

Она снова посмотрела на морду Кинга, и на ее детском лице появилось выражение — недоверчивое, умиленное, задумчивое, — которое случается наблюдать у матерей, когда, глядя на взрослого сына, они вспоминают, каким он был сразу после своего появления на свет.

— Тогда, — вздохнув, продолжила Патриция, — Кихоро, разумеется, был уже одноглазым, но носорог еще не раздавил его своим боком. Ну и я была намного меньше. Кихоро еще не полностью принадлежал мне. И когда отец отправлялся в такие углы заповедника, где никто и никогда не бывает, его сопровождал Кихоро. Ну и вот, один раз утром Кихоро — а у него, вы ведь знаете, нюх на зверей гораздо лучше, чем у моего отца, — Кихоро нашел в одной заросли малюсенького львенка, двухдневного не больше, по словам Кихоро, — совершенно одного, он казался слепым и все время плакал.