Геннадий Ананьев - Орлий клёкот: Роман в двух томах. Том второй

— Не знаю. Пока об этом не думал.

Так и не привел он ее в дом, сам же почти не бывал дома, уезжая рано поутру и возвращаясь поздно. На вопросы, где проводил время, отвечал неизменно:

— Москву изучаем. И Подмосковье. Дух захватывает от красоты.

И только к концу недели состоялся тот разговор, который хотели и отец, и мать, и бабушка. Каждый из них много раз репетировал каждую фразу, чтоб била в цель, и каждый факт, казался вполне убедительным. В атаку пошли они массированно.

Начало той атаки положил вопрос отца, прервавший очередной радужный рассказ Ивана о значении того, что делают он и его товарищи.

— Неужели ты думаешь всю жизнь дергать рычаги трактора? Неужели это соответствует твоему, единственному продолжателю нашего рода, интеллекту? Не слишком ли примитивны твои жизненные устремления?

Иван вспыхнул, но сдержался. Неловкость повисла над обеденным столом. Минута, за ней другая гробового молчания. Потом вздох Анны Павлантьевны:

— Грубеем мы непомерно.

— Но в принципе Владлен прав, — поддержала мужа мать Ивана. — Ну, не хочет продолжать дело наших семей, Богусловских и Чернуцких, шел бы в гуманитарный институт. История. Археология. Филология. Философия в конце концов.

— Я не о том, Лида. Я о примитивизме в общении, — возразила Анна Павлантьевна. — А что касается жизненного пути, то я уверена, что Иван наш просто обязан стать офицером. Особенно сейчас, когда даже верхи поняли, что просчитались с сокращениями и принялись вновь усиливать армию.

— Я в училище не пойду, — упрямо, как и прежде бывало, отрезал Иван.

— А я уверена, что твое мнение все же изменится, — спокойно ответила Анна Павлантьевна. — Вполне уверена. Но даже если ты продолжишь упрямиться, я предлагаю тебе другую карьеру — юридическую. Благородно. Полезно для общества.

— Ничего нужней того, что делаю я, для общества сейчас нет. И потом, бабуся и дорогие родители, я не могу подвести бригаду. Там ждут меня. Там работают ночами, чтобы я спокойно учился. Как же я могу?!

— Я бы тоже, наверное, не смог отшвырнуть честь, став эгоистом. Да разве мы тебя неволим выбросить билет? Мы говорим о завтрашнем твоем дне. Заботой только о коллективе не проживешь. О себе тоже думать не возбраняется, — не столь уж раздраженно заговорил генерал Богусловский. — Повторяю, совсем не грех заботиться о своем будущем.

— А я и забочусь. И думаю. Стану и впредь думать. Обязательно. В чем искренне вас уверяю.

Конец третьей книги

Под горочку, да еще в тени деревьев, бежать хорошо, отставшие было на крутом подъеме курсанты подтянулись, и взвод вновь побежал не разнобойно, а в привычном ритме, и этот ритм подчинил себе и Михаила Богусловского, боль в ноге притупилась, что его весьма обрадовало.

«Вот так бы до самого конца».

Увы, благодать эта длилась не слишком долго — проселок, повернув круто влево, выскочил на опаленное солнцем пшеничное поле и запылил. Бежать стало намного трудней: пыль непомерная, к тому же выбоины почти на каждом шагу. Усугублял еще и ветер, который подул в спину, и пыль начала обгонять бегущий взвод. Получалось так, что задним дышать было легче, чем головным.

Взводный (или по штатному расписанию — курсовой офицер) поднажал, стараясь побыстрей миновать пыльный и колдобистый участок трассы, и через малое время стал едва различим.

Место старшего сержанта Михаила Богусловского как помощника командира взвода сразу же за офицером, поэтому и ему пришлось ускорить бег, дабы не образовался большой отрыв взвода от своего командира; это, однако же, для Богусловского оказалось не слишком посильно: нога сразу дала о себе знать, а когда он еще оступился, не углядев колдобины, именно раненой ногой, боль пронзила все тело. В глазах потемнело и из них вышибло даже слезу.

«Вперед!» — приказывает себе старший сержант, сжав зубы, отчего взбугрились жгутами и без того выделявшиеся скулы, пухлые щеки покраснели от натуги.

Конец полю за ним — крутобокий холм. Ветерок повернул на встречный, смахнув со взвода пыльную накидку. Дышать стало легче. Бежать тоже. Но ненадолго: дорога пошла круто на подъем, и боль в ноге усилилась.

«Вперед!»

По большему счету он мог бы сойти с дистанции, и никто бы его не упрекнул, но он даже не брал это в голову. У него была цель. Благородная, как он считал.

В первые же месяцы учебы в пограничном институте он понял, что усилиями бабушки и в какой-то мере отца подготовлен к будущей службе в пограничных войсках не в пример другим, даже детям действующих офицеров. Все давалось ему легко, и только по равнодушию к оценкам он иной раз получал даже тройки. Первый курс он окончил лишь с тремя четверками, остальные — пятерки. Курсовой сказал ему тогда:

«— Ты можешь, если захочешь, без особого напряжения окончить институт по первому разряду».

«— Для чего? Чтобы выбили на мраморной доске мою фамилию? Что пятерочник, что троечник получат одинаковые звания».

«— А право выбора?»

«— Граница — везде граница. Москву же я выбирать не собираюсь. Я намерен служить».

Это мнение не менялось у Михаила Богусловского до второй стажировки.

Все трудней отталкиваться больной ногой, а дорога круче и круче ползет на холм, и кажется, нет конца этой коварной крутизне. Перевалить бы вершину, дальше — легче: до самого финиша больше нет ни одного подъема, да и дорога втянется в прохладный лесок, тогда полегчает бежать.

«Вперед!»

Резкая боль до помутнения разума, а следом — судорога. Нога отрубилась. Михаил едва не упал, но вынужден был остановиться. Взвод, наткнувшись на него, замешкался, но старший сержант, хотя и не любил приказного тона, на сей раз не попросил, а твердо рубанул:

— Не останавливаться! Я догоню. Управлюсь с ногой и — догоню.

— Давай карабин. Ремень с подсумками тоже.

— Нет!

— Не упрямься.

— Не отдам. Либо сам, либо я не ратник. Догоняйте курсового.

Сокурсники поняли его. Один лишь остался. Сержант Василий Силютин.

И не для помощи. Пояснил:

— Не прогоняй, все равно не оставлю одного. Вдвоем куда как легче догонять.

— Ладно.

Они вдвоем принялись торопливо массировать ногу, но без какой-либо пользы. Казалось, все. Рухнули все надежды. Рухнули бесповоротно. Не видеть первого разряда.

Второй раз в жизни такая паническая мысль, хотя обстоятельства совершенно различные. Тогда маячила перед глазами смерть, теперь же низкая оценка за кросс, которая войдет в аттестат. Но молодость иногда сопоставляет несопоставимое, хотя как посмотреть на случившееся.