Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 23. Графиня де Шарни. Часть. 4,5,6

— Куда вы меня ведете, мадам? — спросил король.

— В мою комнату… Не угодно ли вам будет надеть кольчугу, в которой вы были четырнадцатого июля, государь?

— Мадам! — возразил король. — Было вполне разумно оберегать меня от пули или кинжала убийцы в день церемонии или заговора, но в день сражения, когда мои друзья рискуют ради меня головой, было бы подлостью не рисковать вместе с ними.

С этими словами король оставил королеву, вернулся в свои апартаменты и заперся с исповедником.

Королева отправилась вслед за мадам Елизаветой и г-жой де Ламбаль в зал заседаний.

— Что делает король? — спросила г-жа де Ламбаль.

— Исповедуется, — с непередаваемым выражением отвечала королева.

В эту минуту дверь отворилась и на пороге появился г-н де Шарни.

Он был бледен, но совершенно спокоен.

— Могу ли я переговорить с королем? — с поклоном спросил он у королевы.

— В настоящее время, сударь, — отозвалась Мария Антуанетта, — король — это я!

Шарни знал это лучше, чем кто бы то ни было, однако он продолжал настаивать.

— Вы можете подняться к королю, — сказала королева, — но, клянусь, вы ему очень помешаете.

— Понимаю: король принимает господина Петиона, который только что явился?

— Король со своим исповедником, сударь.

— Значит, я, как начальник штаба дворца, сделаю свой доклад вам, ваше величество, — заявил Шарни.

— Что ж, сударь, как вам будет угодно, — согласилась королева.

— Я буду иметь честь доложить вашему величеству о численном составе наших сил. Конная жандармерия под командованием господ Рюльера и де Вердьера численностью в шестьсот человек построена в боевом порядке на главной площади Лувра; пешая парижская жандармерия intra muros [19] В стенах (лат.). находится на казарменном положении в конюшнях; отряд в сто пятьдесят человек выделен в особняк Тулуз для охраны чрезвычайной кассы, расходной кассы и казны; пешая парижская жандармерия extra muros [20] За стенами (лат.). , состоящая всего из тридцати человек, занимает пост у небольшой лестницы, ведущей к королю из двора Принцев; двести офицеров и солдат бывшей конной или пешей гвардии, сотня молодых роялистов, столько же старых дворян, еще триста пятьдесят — четыреста защитников собраны в Бычьем глазу и прилегающих к нему залах; две-три сотни национальных гвардейцев рассредоточены во дворах и в саду; наконец, полторы тысячи швейцарцев, составляющие основную силу дворца, только что заняли различные посты, а также размещены в главном вестибюле и у лестниц, защита которых поручена им.

— Что же, сударь, неужели все эти меры вас не удовлетворяют? — спросила королева.

— Ничто не может меня удовлетворить, государыня, — отвечал Шарни, — когда речь идет о спасении вашего величества.

— Так вы, сударь, все еще считаете, что мы должны бежать?

— По моему мнению, ваше величество, вам, королю, вашим августейшим детям следует собрать всех нас вокруг себя.

Королева сделала нетерпеливое движение.

— Ваше величество, вы испытываете отвращение к Лафайету — пусть так! Однако вы же доверяете господину герцогу де Лианкуру; он в Руане, ваше величество, снял там дом у английского дворянина, некоего господина Каннинга; командующий войсками провинции привел своих солдат к присяге на верность королю; швейцарский полк Салис-Самаде, на который вполне можно рассчитывать, эшелонирован на дороге. Все пока спокойно; давайте выйдем через Разводной мост, доберемся до заставы Этуаль; триста кавалеристов конституционной гвардии ждут нас там; в Версале мы без труда наберем полторы тысячи дворян. Имея четыре тысячи человек, я берусь доставить вас, куда вы пожелаете.

— Благодарю вас, господин де Шарни, — отозвалась королева, — я ценю вашу преданность, заставившую вас покинуть дорогих вам людей ради того, чтобы предложить свои услуги иностранке…

— Ваше величество! Вы ко мне несправедливы, — перебил ее Шарни. — Жизнь моей государыни всегда будет для меня дороже жизни всех других людей, так же как долг для меня всегда будет превыше всех других добродетелей.

— Долг, сударь, верно, — пробормотала королева, — но раз у каждого есть долг, то я тоже исполню мой долг — заботиться о величии монархии, и если уж ей суждено погибнуть, я должна позаботиться о том, чтобы она погибла стоя и не теряя достоинства, как античные гладиаторы, учившиеся умирать красиво.

— Это последнее слово вашего величества?

— Это прежде всего моя последняя воля.

Шарни поклонился и, подойдя к двери, столкнулся с г-жой Кампан, торопившейся к принцессам.

— Передайте их высочествам, сударыня, — попросил он, — чтобы они держали при себе самые дорогие вещи: вполне возможно, что мы в любую минуту будем вынуждены покинуть дворец.

Когда г-жа Кампан отправилась передать это предложение принцессе де Ламбаль и мадам Елизавете, Шарни вновь приблизился к королеве.

— Ваше величество! — вновь обратился он к ней. — Должно быть, вы питаете надежду, что придет помощь извне; если это так, прошу вас мне довериться, подумайте, ведь завтра в этот час мне придется перед Богом или людьми держать ответ за то, что произойдет.

— Так вот, сударь, — отвечала королева, — Петиону должны были передать двести тысяч франков и пятьдесят тысяч — Дантону; с помощью этих двухсот пятидесяти тысяч франков удалось добиться того, что Дантон обещал не выходить из дому, а Петион — прийти во дворец.

— Да уверены ли вы в своих посредниках, ваше величество?

— Вы ведь мне сказали, что Петион только что пришел, не правда ли?

— Да, ваше величество.

— Это уже кое-что значит, как видите.

— Но этого недостаточно… Мне сообщили, что за ним посылали трижды, прежде чем он согласился отправиться во дворец.

— Если он с нами заодно, — сказала королева, — он должен во время разговора с королем дотронуться указательным пальцем до правого века.

— Ну, а если он не с нами, ваше величество?

— Если он не с нами, он наш пленник, и я прикажу ни в коем случае не выпускать его из дворца.

В это мгновение раздался звон колокола.

— Что это такое? — спросила королева.

— Набат, — отвечал Шарни.

Принцессы в испуге вскочили.

— Что вас так испугало? — удивилась королева. — Набат — это боевая труба мятежников.

— Ваше величество, — ответил Шарни, которого, похоже, этот зловещий звук взволновал больше, чем королеву, — я сейчас узнаю, не предвещает ли этот набат чего-нибудь серьезного.

— Вы вернетесь? — с живостью спросила королева.

— Я приехал, чтобы отдать себя в распоряжение вашего величества и не оставлю вас до тех пор, пока не исчезнет последняя тень опасности.

Шарни поклонился и вышел.

Королева на мгновение задумалась.

— Посмотрим, исповедался ли король, — прошептала она, после чего тоже вышла.