Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

Дон Мануэл как сумасшедший побежал в швейцарскую. Швейцар спокойно напевал что-то.

Босир опередил дона Мануэла на пять минут.

Когда Португалец своими криками и сетованиями оповестил весь дом о случившемся и, чтобы опереться на чье-то свидетельство, выпустил на свободу командора, то встретил только недоверие и озлобленность.

Его обвинили в том, что он подстроил все это вместе с Босиром, который убежал первый, унося половину суммы с собой.

Не было больше масок, не было больше тайн, и почтенный г-н Дюкорно перестал понимать людей, с которыми оказался связан. Он едва не лишился чувств, увидев, что эти дипломаты собираются повесить в каретном сарае дона Мануэла, совершенно беззащитного в их руках!

— Повесить господина да Суза? — кричал правитель канцелярии. — Но это же оскорбление величества. Берегитесь!

Было решено бросить его в подвал: он кричал слишком громко.

В эту минуту три торжественных удара в ворота заставили компаньонов задрожать.

Мгновенно воцарилось молчание.

Три удара повторились.

Затем резкий голос крикнул по-португальски:

— Именем господина посла Португалии отворите!

— Посол! — ужаснулись мошенники и в панике рассеялись по всему дому; через несколько минут они обратились в беспорядочное бегство кто через сады, кто через соседние стены, кто по крышам.

Настоящий посол, действительно только что прибывший в Париж, смог проникнуть к себе лишь при помощи вооруженных полицейских, которые выломали дверь в присутствии огромной толпы, привлеченной любопытным зрелищем.

Затем полицейские обшарили все вокруг и арестовали г-на Дюкорно; его препроводили в Шатле, где ему пришлось ночевать.

Так закончилось приключение с самозваным португальским посольством.

Если бы посольский швейцар побежал за Босиром, как ему приказывал дон Мануэл, то, надо сознаться, ему предстояла бы нелегкая работа.

Босир, выбравшись из вертепа, сразу пустился галопом по улице Кокийер и из нее по улице Сент-Оноре.

Опасаясь погони, он запутывал следы, бежал галсами по улицам, которые без всякого порядка и смысла опоясывают парижский Хлебный рынок. По прошествии нескольких минут он мог быть почти уверен, что никому не удалось проследить за ним, как и в том, что его силы истощены и что большего расстояния не пробежала бы и хорошая лошадь для охоты.

На улице Виарм, огибавшей рынок, Босир сел на мешок зерна и сделал вид, что с величайшим интересом разглядывает колонну Медичи, которую Башомон купил, чтобы спасти от молотка разрушителей, и подарил ратуше.

Но на самом деле г-н де Босир не смотрел ни на колонну г-на Филибера Делорма, ни на солнечные часы, которыми украсил ее г-н Пенгре. Он с трудом извлекал из глубины легких, точно из ослабевших кузнечных мехов, резкое и хриплое дыхание.

В течение нескольких мгновений ему не удавалось набрать воздуха, который надо было вытолкнуть из гортани, чтобы справиться с удушьем.

Когда ему это удалось, он так глубоко вздохнул, что его непременно бы услышали обитатели улицы Виарм, не будь они так поглощены продажей и взвешиванием зерна.

"О, — подумал Босир, — наконец-то моя мечта осуществилась и я богат!"

Он снова вздохнул.

"Теперь я могу стать вполне почтенным человеком; мне уже кажется, что я толстею".

И в самом деле, он если и не растолстел, то напыжился.

"Я сделаю из Олива, — продолжал он свой мысленный монолог, — такую же почтенную женщину, как я сам. Она красива, вкусы ее бесхитростны".

(Бедный Босир!)

"Ей не будет ненавистна уединенная жизнь в провинции, на красивой ферме, которую мы будем называть нашей землей, вблизи маленького городка, где легко можем сойти за важных господ.

Николь добра, у нее только два недостатка: леность и тщеславие".

(Только два недостатка! Бедный Босир! Два смертных греха!)

"И удовлетворив эти две ее слабости, я, Босир, человек сомнительной репутации, сделаю из нее идеальную жену для себя".

Он не стал продолжать; дыхание его успокоилось.

Он отер лоб, убедился, что сто тысяч ливров по-прежнему у него в кармане, и, отдохнув больше телом, чем духом, вновь принялся раздумывать.

На улице Виарм его не станут искать, но вообще искать будут. Господа из посольства не такие люди, чтобы с легким сердцем отнестись к потере своей доли в добыче.

Они разобьются на несколько шаек и прежде всего обследуют дом похитителя.

Тут главная загвоздка. В этом доме жила Олива. Ей расскажут обо всем, может быть, дурно обойдутся с нею. Как знать? Они способны довести свою жестокость до того, чтобы захватить ее в качестве заложницы.

Почему бы этим негодяям не знать, что мадемуазель Олива — возлюбленная Босира, а зная это, не спекулировать на его страсти?

Босир едва не сошел с ума, оказавшись на краю этих двух смертельных опасностей.

Но любовь одержала над ним верх.

Он не мог допустить, чтобы кто-нибудь прикоснулся к предмету его страсти, и как стрела пустился к дому на улице Дофины.

Впрочем, Босир безгранично доверял быстроте своего бега: его враги, как бы они ни были проворны, не могли опередить его.

К тому же он вскочил в фиакр и, показав кучеру экю в шесть ливров, сказал:

— К Новому мосту.

Лошади не бежали, а летели.

Уже вечерело.

Босир велел подвезти себя на площадку моста, за статуей Генриха IV. В те времена туда подъезжали в экипажах. Это было место свиданий — достаточно банальное, но обычное.

Осторожно высунув голову из-за занавески, он стал всматриваться в улицу Дофины.

Босир до известной степени приноровился к полицейским: он потратил десять лет, учась их распознавать, чтобы в нужное время и в нужном месте ускользать от них.

На спуске с моста, около улицы Дофины, он увидел двух людей, стоявших на некотором расстоянии друг от друга и вытягивающих шеи по направлению к этой улице, точно приглядываясь к чему-то.

Это были сыщики. Увидеть их на Новом мосту не было редкостью; пословица того времени гласила: "Кто хочет в любую минуту увидеть прелата, женщину легкого поведения и белую лошадь, тому стоит только пройти по Новому мосту".

А белые лошади, священнические сутаны и женщины легкого поведения всегда были предметом особого внимания со стороны господ полицейских.

Босир был смущен и раздосадован; он весь сгорбился и, хромая на обе ноги, чтобы изменить свою походку, пробрался через толпу на улицу Дофины.

На ней не было заметно ничего тревожного. Он уже видел издали дом, в окнах которого так часто показывалась его звезда, красавица Олив!