Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

— Тайна… и губительная.

Кардинал вновь подбежал к Жанне и нежно пожал ей руку.

— Мне нравится это рукопожатие, — сказала графиня, — точно мужчина пожимает руку мужчине.

— Нет, это счастливый человек — своему ангелу-хранителю.

— Монсеньер, не надо ничего преувеличивать.

— О, моя радость, моя признательность… никогда…

— Вы преувеличиваете и то и другое. Ссудить королеве полтора миллиона — ведь вам это-то и нужно было?

Кардинал вздрогнул.

— Бекингем попросил бы чего-нибудь другого у Анны Австрийской, монсеньер, когда рассыпал жемчуг по паркету королевской комнаты.

— Того, что имел Бекингем, графиня, я не смею желать даже во сне.

— Вы объяснитесь по этому поводу с самой королевой, монсеньер, так как она приказала мне передать вам, что с удовольствием увидит вас в Версале.

Это было неосторожно: она не успела еще договорить, как кардинал побледнел, словно юноша от первого любовного поцелуя.

Неверными движениями, точно пьяный, он нащупал стоявшее рядом кресло и сел в него.

"А! — подумала Жанна. — Дело еще серьезнее, чем я думала. Я мечтала о герцогском и пэрском достоинстве, о ста тысячах ливров дохода. Теперь я могу рассчитывать на княжеский титул и на полмиллиона дохода. Ведь господином де Роганом руководит не честолюбие и не алчность, а истинная любовь!"

Кардинал быстро пришел в себя. Радость — болезнь непродолжительная… Будучи человеком трезвого ума, он решил заговорить с Жанной о делах, чтобы заставить ее забыть, что он только что говорил о любви.

Она не мешала ему.

— Друг мой, — начал он, сжимая Жанну в объятиях, — что же намерена делать королева с тем займом, который вы ей предложили сделать?

— Вы спрашиваете меня об этом потому, что у королевы, как принято думать, нет денег?

— Вот именно.

— Она собирается расплачиваться с вами так же, как расплачивалась бы с Бёмером, с той только разницей, что, купи она ожерелье у Бёмера, это знал бы весь Париж, а такое было бы немыслимо после ее известной фразы о корабле; если короля это заставит только надуться, то вся Франция скорчит гримасу. Королева хочет иметь бриллианты и платить за них по частям. Вы даете ей возможность сделать это; вы для нее умеющий хранить тайну кассир, обладающий личной кредитоспособностью, которая может оказаться полезной в случае финансового затруднения у нее, — вот и все. Она счастлива и будет платить вам — не требуйте большего.

— Она будет платить! Каким образом?

— Королева, как женщина, все понимает и знает, что у вас есть долги, монсеньер; кроме того, она горда. Это ведь не какая-нибудь подруга сердца, которая охотно принимает подарки… Когда я ей сказала, что вы ссудили ей двести пятьдесят тысяч ливров…

— Вы это сказали ей?

— Почему бы нет?

— Потому что вы сразу ставите ее перед невозможностью вести со мной дело.

— Напротив, этим я дала ей способ и основание согласиться на ваши условия. "Ничего даром" — вот девиз королевы.

— Господи!

Жанна спокойно опустила руку в карман и вынула бумажник ее величества.

— Что это? — спросил кардинал.

— Бумажник, где лежат банковские билеты на двести пятьдесят тысяч ливров, которые королева с глубокой признательностью поручила передать вам.

— Неужели?

— Вся сумма здесь полностью. Я сама пересчитала деньги.

— Как будто в этом дело!

— Что вы так разглядываете?

— Я смотрю на этот бумажник, которого раньше не видел у вас.

— Он вам нравится? А между тем он ни красив, ни роскошен.

— Он мне нравится, сам не знаю почему.

— У вас хороший вкус.

— Вы смеетесь надо мной? Почему это вы заговорили про мой хороший вкус?

— Он несомненно хорош, ибо совпадает со вкусом королевы.

— Этот бумажник…

— Принадлежал королеве, монсеньер…

— Вы им очень дорожите?

— Очень.

Господин де Роган вздохнул.

— Это понятно, — сказал он.

— Но если это вам доставит удовольствие… — произнесла графиня с улыбкой, которая свела бы с ума святого.

— Вы не можете в этом сомневаться, графиня; но я не хочу лишать вас его.

— Возьмите.

— Графиня! — в порыве радости воскликнул кардинал. — Вы самая драгоценная подруга, самая умная, самая…

— Да, да…

— И мы соединены…

— На жизнь и на смерть! Так всегда говорят. Нет, у меня только одна заслуга.

— Какая же?

— Что я занялась вашими делами довольно счастливо и с большим рвением.

— Если бы у вас было только это счастье, друг мой, я мог бы сказать, что в рвении почти не уступаю вам, так как, пока вы, дорогая моя, ездили в Версаль, я также трудился для вас.

Жанна с удивлением взглянула на кардинала.

— О, пустяк, — продолжал он. — Ко мне приходил один человек, мой банкир, и предложил мне акции какого-то предприятия не то по осушению, не то по использованию болот.

— А!

— Дело прибыльное; я согласился.

— И хорошо сделали.

— О, вы сейчас увидите, что всегда занимаете первое место в моих мыслях.

— Хотя бы и второе — и то больше, чем я заслуживаю. Так в чем же дело?

— Мой банкир дал мне двести акций, четвертую часть их — последние акции — я взял на ваше имя.

— О, монсеньер!

— Погодите. Через два часа он вернулся. Одно то, что удалось разместить эти акции за один день, повысило их курс вдвое и принесло мне сто тысяч ливров.

— Прекрасная спекуляция!

— Вот ваша часть, дорогая графиня, то есть я хотел сказать — дорогой друг.

И из пачки билетов в двести пятьдесят тысяч ливров, данных королевой, он положил в руку Жанны двадцать пять тысяч ливров.

— Хорошо, монсеньер, услуга за услугу. Мне больше всего льстит то, что вы подумали обо мне.

— Так будет всегда, — ответил кардинал, целуя ей руку.

— И с моей стороны также, — ответила Жанна. — До скорого свидания в Версале, монсеньер.

И Жанна уехала, передав кардиналу лист бумаги, на котором были перечислены сроки уплаты, назначенные королевой; первый взнос, через месяц, был в пятьсот тысяч ливров.

Быть может, наши читатели, вспомнив, в каком затруднительном положении мы оставили г-на де Шарни, будут нам признательны, если мы снова приведем их в ту переднюю малых версальских апартаментов, куда храбрый моряк, никогда не страшившийся ни людей, ни стихий, убежал, боясь лишиться чувств в присутствии трех дам: королевы, Андре и г-жи де Ламотт.

Дойдя до середины передней, г-н де Шарни действительно почувствовал себя не в силах идти дальше и, шатаясь, протянул руки вперед. Находившиеся поблизости заметили, что силы оставляют его, и поспешили к нему на помощь.

Молодой офицер лишился чувств и пришел в себя только через несколько минут, не подозревая, что королева видела его и, может быть, подбежала бы к нему под первым впечатлением тревоги, если бы ее не остановила Андре, сделавшая это скорее из пылкой ревности, чем из холодного чувства приличия.