Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

Господин де Роган еще не знал, что их хочет купить португальский посол. Я сообщила ему это. Его негодование еще больше возросло.

"Дело, — сказал он, — уже не в том, чтобы доставить удовольствие королеве: дело в королевском достоинстве… Я знаю дух тщеславия и суетности, царящий при иностранных дворах; там станут смеяться над французской королевой, у которой уже нет денег для удовлетворения вполне законного желания. И я потерплю, чтобы насмехались над французской королевой? Нет, никогда!"

И он поспешно вышел. Час спустя я узнала, что он купил бриллианты.

— За полтора миллиона ливров?

— За миллион шестьсот тысяч ливров.

— Зачем же он купил их?

— Им руководила та мысль, что если они не могут принадлежать вашему величеству, то, по крайней мере, никогда не будут собственностью никакой другой женщины.

— И вы уверены, что господин де Роган купил их не для того, чтобы преподнести их какой-нибудь своей любовнице?

— Я уверена, что он скорее уничтожит эти камни, но не допустит, чтобы они блестели на шее какой-нибудь другой женщины, кроме королевы.

Мария Антуанетта задумалась, и на ее благородном лице можно было безошибочно прочесть все, что творилось в ее душе.

— То, что сделал господин де Роган, прекрасно, — сказала она. — Это благородный поступок, доказывающий деликатность и преданность.

Жанна жадно впитывала эти слова.

— Поблагодарите от меня господина де Рогана, — продолжала королева.

— О да, ваше величество!

— И прибавьте, что я получила доказательство его дружбы, и я, как порядочная женщина, — если выразиться словами Екатерины, — принимаю его дружбу и считаю себя обязанной отплатить за нее. Поэтому я принимаю не подарок господина де Рогана…

— А что же?

— Его ссуду. Господин де Роган, чтобы доставить мне удовольствие, пожелал ссудить меня деньгами или служить мне своим кредитом. Я рассчитаюсь с ним. Бёмер, кажется, спрашивал известную сумму наличными?

— Да, ваше величество.

— Сколько? Двести тысяч ливров?

— Двести пятьдесят тысяч ливров.

— Это содержание, которое дает мне король, за три месяца. Мне сегодня прислали его — правда, раньше срока, я знаю, — но так или иначе прислали.

Королева поспешно позвала своих прислужниц, которые одели ее, окутав предварительно нагретым тонким батистом.

Оставшись в своей комнате наедине с Жанной, королева сказала ей:

— Откройте этот ящик, прошу вас.

— Первый?

— Нет, второй. Видите там бумажник?

— Вот он, ваше величество.

— В нем двести пятьдесят тысяч ливров. Пересчитайте их.

Жанна повиновалась.

— Отвезите их кардиналу. Еще раз поблагодарите его. Скажите ему, что я постараюсь устроить свои дела так, чтобы платить ему по столько же каждый месяц. Мы также определим размер процентов. Таким образом, у меня будет ожерелье, которое мне так нравилось, и если мне придется стеснить себя немного, чтобы расплатиться за него, то, по крайней мере, я не стесню короля.

Она с минуту молчала, точно что-то обдумывая.

— И кроме того, я получу ту выгоду, что буду знать, — продолжала она, — что у меня есть деликатный друг, оказавший мне услугу.

Она снова остановилась.

— И приятельница, которая угадала мое желание, — закончила она, подавая Жанне руку, которую та бросилась целовать.

Затем, когда Жанна собралась уходить, королева после некоторого колебания сказала совсем тихо, как будто боялась собственных слов:

— Графиня, передайте господину де Рогану, что он будет желанным гостем в Версале и что я хочу выразить ему свою благодарность.

Жанна выбежала из апартаментов королевы не просто опьянев, но обезумев от восторга и удовлетворенной гордости.

Она прижала к груди банковские билеты, как гриф — похищенную добычу.

Никто не ощутил размеров — в прямом и переносном смысле — богатства, которое увозила Жанна де Валуа, в большей степени, чем лошади, увозившие ее из Версаля.

Никогда кони, стремящиеся завоевать приз, не летели таким карьером, как эти бедные клячи, запряженные в наемную карету.

Подгоняемый графиней, кучер заставил их поверить, что они легконогие скакуны с полей Элиды и должны выиграть своему возничему два таланта золотом, а себе — тройную порцию очищенного ячменя.

Кардинал еще не выходил из дому, когда к нему явилась г-жа де Ламотт — прямо в его особняк, полный прислуги.

Она велела доложить о себе более церемонно, чем сделала это у королевы.

— Вы из Версаля? — спросил он.

— Да, монсеньер.

Он посмотрел на нее, но она была непроницаема.

Она видела его трепет, его грусть и тревогу, но ничто не возбудило в ней жалости.

— Ну что? — спросил он.

— Скажите, чего вы желали, монсеньер? Говорите прямо, чтобы мне не пришлось слишком упрекать себя.

— А, графиня, вы это говорите с таким выражением!..

— Наводящим грусть, неправда ли?

— Убийственным.

— Вы хотели, чтобы я видела королеву?

— Да.

— Я ее видела… Вы хотели, чтобы она мне позволила говорить о вас, хотя много раз выказывала свое неприязненное отношение к вам и свое неудовольствие при одном вашем имени?

— Я вижу, что если хотел этого прежде, то нужно отказаться теперь от надежды видеть исполнение этого желания.

— Нет, королева говорила со мной о вас.

— Вернее, вы были так добры, что говорили обо мне?

— Да, это правда.

— И ее величество слушала вас?

— Это требует пояснений.

— Не говорите мне больше ни слова, графиня, я вижу, с каким отвращением ее величество…

— Нет, я не заметила особенного отвращения… Я осмелилась заговорить об ожерелье.

— Вы сказали, что у меня явилась мысль…

— Купить его для нее? Да.

— Графиня, это чудесно! И она выслушала вас?

— Конечно.

— Вы ей сказали, что я ей предлагаю эти бриллианты?

— Она наотрез отказалась от них.

— Я погиб.

— Отказалась принять в подарок. Но в долг…

— В долг? Вы сумели облечь мое предложение в такую деликатную форму?

— Настолько деликатную, что она согласилась.

— Я даю взаймы королеве, я? Возможно ли это, графиня?

— Это лучше подарка, не правда ли?

— В тысячу раз лучше.

— Я так и думала. Во всяком случае, ее величество выразила согласие.

Кардинал встал и снова сел. Наконец он подошел к Жанне и взял ее руки в свои.

— Не обманывайте меня, — сказал он, — подумайте, ведь вы одним словом можете сделать меня самым несчастным из людей.

— С глубокими чувствами не играют, монсеньер, это возможно только, если человек смешон… А человек вашего положения и ваших достоинств никогда не может возбуждать смех.

— Действительно. Значит, то, что вы мне говорите…

— Истинная правда.

— У меня есть с королевой общая тайна?