Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

— Ведь у вас есть парк и эхо, — сказала Жанна. — Поведайте им имя Амарилис.

— Графиня, сжальтесь. Я в полном отчаянии, — с искренним сердечным порывом сказал прелат.

— Ну, — воскликнула Жанна резким энергичным тоном хирурга, решившегося на ампутацию, — если вы в отчаянии, господин де Роган, то все же не допускайте себя до ребячеств, более опасных, чем порох, чума и сама смерть! Если вы так дорожите этой женщиной, то сохраните ее вместо того, чтобы терять, и если вы не совсем лишены сердца и памяти, то не делайте попыток увлечь в своем падении за собою тех, кто оказал вам дружескую услугу. Я не хочу играть с огнем. Клянетесь ли вы мне, что не сделаете ни одного шага, чтобы увидеть королеву? Даже увидеть ее, понимаете, — а тем более заговорить с ней — в продолжение двух недель? Клянетесь ли вы? Тогда я остаюсь и смогу еще служить вам. Или вы решаетесь всем пренебречь, чтобы нарушить ее запрещение и мое? Если я это узнаю — десять минут спустя тронусь в путь. Выпутывайтесь как знаете!

— Это ужасно, — пробормотал кардинал. — Какое страшное, головокружительное падение — низвергнуться с вершины такого счастья! О, я умру!

— Ну-ну, — шепнула ему на ухо Жанна, — ваша любовь ведь вся основана на самолюбии.

— Теперь это любовь, — возразил кардинал.

— Так пострадайте немного, — сказала Жанна, — это неизбежное условие в данном положении. Решайте же, монсеньер… Оставаться мне? Или ехать по дороге, ведущей в Лозанну?

— Оставайтесь, графиня, но найдите мне какое-нибудь успокаивающее лекарство. Рана слишком мучительна.

— Клянетесь вы слушаться меня?

— Слово Рогана!

— В таком случае лекарство найдется. Я запрещаю вам свидания, но не запрещаю писем.

— Правда? — воскликнул безумец, воскресая от этой надежды. — Я могу писать ей?

— Попытайтесь.

— И… она ответит мне?

— Я попробую добиться этого.

Кардинал осыпал поцелуями руки Жанны и назвал ее своим ангелом-хранителем.

Должно быть, он изрядно насмешил этим демона, жившего в сердце графини.

В тот же день, в четыре часа пополудни какой-то всадник остановился на краю парка, за купальней Аполлона.

Всадник совершал прогулку для своего удовольствия; напоминая своей задумчивой красотой Ипполита, он ехал шагом, бросив поводья на шею коню.

Он остановился, как мы сказали, у того места, где г-н де Роган последние три дня оставлял свою лошадь. Земля в этом месте была взрыта подковами, а кусты вокруг дуба, к которому кардинал привязывал лошадь, объедены.

Всадник спешился.

— Да, опустошение изрядное, — сказал он и подошел к стене.

— Вот следы ног того, кто взбирался на стену; вот калитка, которую недавно открывали. Я так и думал. Тот, кто воевал с индейцами в саваннах, сумеет распознать следы лошади и человека. Итак, прошло уже две недели с тех пор, как вернулся господин де Шарни; за эти две недели он еще нигде не появлялся. Вот та дверь, которую граф избрал для входа в Версаль.

Проговорив это, всадник вздохнул так тяжело и глубоко, точно его душа готова была вырваться вместе с этим вздохом.

— Пусть же мой ближний наслаждается счастьем, — прошептал он, всматриваясь в красноречивые следы на траве и на стене. — Что Господь дает одним, в том отказывает другим. Господь знает, почему одним он посылает счастье, другим — несчастье… Да будет благословенна его воля!

Все же я желал бы каких-нибудь доказательств. Но какой ценой, каким образом получить их?

О, нет ничего легче. Ночью в кустах невозможно заметить человека, зато он со своего скрытого наблюдательного пункта может увидеть всех, кто явится сюда. Сегодня вечером я спрячусь в кусты.

Всадник подобрал поводья лошади, не спеша сел в седло и исчез за поворотом стены.

Что касается Шарни, то он, повинуясь приказанию королевы, заперся у себя, ожидая вестей от нее.

Настала ночь. Никто не являлся. Вместо того чтобы караулить у окна, выходящего в парк, Шарни смотрел в другое окно той же комнаты, выходившее на маленькую улицу. Королева сказала: "Ждите меня у двери охотничьего домика…" Но в этом домике окна и двери приходились вровень с первым этажом. Важно, что можно было видеть всякого, кто подойдет. Он всматривался в темную ночь, с минуты на минуту надеясь услышать галоп лошади или поспешные шаги курьера.

Пробило половину одиннадцатого. Никого. Очевидно, королева обманула Шарни. Она пошла на уступку под впечатлением первой минуты замешательства. Смущенная его словами, она обещала то, чего не могла сделать, и — страшно подумать — дала обещание, зная, что не сдержит его.

Шарни, переходя к подозрению с той быстротой, которая особенно свойственна сильно влюбленным людям, уже упрекал себя за легковерие.

Беснуясь от ярости, он предавался этим мрачным размышлениям, когда шорох брошенной в стекло горсти песка привлек его внимание и заставил стремительно подбежать к окну, выходившему в парк.

Внизу, в буковой аллее он заметил женщину в широкой черной накидке. Ее бледное встревоженное лицо было обращено к нему. Он не мог сдержать крика радости и вместе с тем сожаления. Женщина, ожидавшая и звавшая его, была королева!

Одним прыжком он выскочил из окна и упал к ногам Марии Антуанетты.

— А, вы здесь, сударь? Наконец-то, — сказала королева тихим взволнованным голосом. — Где же вы были до сих пор?

— Вы, вы, ваше величество! Вы сами — возможно ли? — прошептал Шарни, склоняясь к ее ногам.

— Так-то вы ждали меня?

— Я ждал вас со стороны улицы, ваше величество.

— Помилуйте, зачем идти по улице, когда так просто пройти через парк?

— Я едва смел надеяться увидеть вас, ваше величество, — сказал Шарни с выражением страстной благодарности в голосе.

— Нам здесь нельзя оставаться, здесь слишком светло, — прервала его она. — Ваша шпага при вас?

— Да.

— Хорошо! Откуда, говорите вы, входили люди, которых вы видели?

— Через эту калитку.

— В котором часу?

— Всякий раз в полночь.

— Нет основания, чтобы они не пришли и в эту ночь. Вы ни с кем не говорили?

— Ни с кем.

— Войдем в чащу и будем ждать.

— О ваше величество…

Королева прошла вперед и быстрым шагом направилась в нужную сторону.

— Вы понимаете, — вдруг проговорила она, точно желая опередить мысль Шарни, — что я и не подумала рассказать об этом деле начальнику полиции. С тех пор как я высказала ему свою жалобу, господин де Крон имел достаточно времени для того, чтобы осуществить правосудие. Если женщина, которая присваивает себе мое имя, употребив во зло свое сходство со мной, еще не задержана, если вся эта тайна еще не раскрыта, то, как вы понимаете, для этого могут быть две причины: или неспособность господина де Крона, что было бы еще не так важно, или его сговор с моими врагами. И мне кажется едва ли возможным, чтобы у меня, в моем парке, кто-нибудь позволил себе ту гнусную комедию, о которой вы мне рассказывали, если бы ее участники не были уверены в прямой поддержке и молчаливом сообщничестве. Вот почему виновные в этом представляются мне лицами настолько опасными, что я никому другому не хочу доверять это важное дело — обнаружить их. Что вы об этом думаете?