Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

— Это здесь, снаружи, — сказал Шарни.

— У меня есть все ключи, — отвечала королева. — Откройте, господин де Шарни, осмотрим.

Они вышли и нагнулись, чтобы лучше видеть; луна показалась из-за облака как будто для того, чтобы помочь им в их расследованиях.

Белый луч нежно коснулся прекрасного лица королевы, которая опиралась на руку Шарни, прислушиваясь и всматриваясь в окрестные кусты.

Когда она вполне убедилась, что все тихо, она нежным движением привлекла Шарни к себе и заставила его войти обратно в парк.

Калитка закрылась за ними.

Пробило два часа.

— Прощайте, — сказала она. — Возвращайтесь к себе. До завтра.

Она пожала ему руку и, не прибавив ни слова, быстро удалилась по буковой аллее в сторону дворца.

По ту сторону калитки, которую они только что закрыли, поднялся из чащи кустов какой-то человек и скрылся в лесу, окаймлявшем дорогу.

Человек этот уносил с собою тайну королевы.

На другое утро королева, прекрасная, с сияющей улыбкой вышла из своих комнат, собираясь идти к мессе. Стража получила приказание допускать всех. День был воскресный, и, ее величество, проснувшись, сказала:

— Какой чудесный день! Какой хорошей кажется сегодня жизнь!

Казалось, она с большим, чем обыкновенно, удовольствием вдыхала аромат своих любимых цветов; с более великолепной щедростью, чем обычно, жаловала и одаряла; больше, чем всегда, спешила открыть свою душу Богу.

Она прослушала мессу, ни на секунду не отвлекаясь. Никогда еще она не наклоняла так низко свою величественную голову.

Пока она усердно молилась, толпа, как это бывало по воскресеньям, собиралась на пути из ее покоев в часовню; самые ступени лестницы были заполнены придворными кавалерами и дамами.

В числе последних блистала скромно, но изящно одетая г-жа де Ламотт.

А в двойной шпалере придворных с правой стороны можно было увидеть г-на де Шарни, который выслушивал приветствия многочисленных друзей по поводу выздоровления, возвращения и, главное, по поводу его сияющего вида.

Высочайшая благосклонность, словно тонкое ароматное курение, разносится в воздухе с такой легкостью и быстротой, что еще задолго до того, как бывает открыта курильница, знатоки определяют, узнают и оценивают это благовоние. Прошло только шесть часов, как Оливье стал другом королевы, а уже все наперебой называли себя его друзьями.

Принимая поздравления с добродушием истинного счастливца — причем для того, чтобы выказать ему больше чести и больше дружбы, все стоявшие в левой шпалере перешли на правую сторону — и волей-неволей оглядывая собиравшуюся вокруг него группу, Оливье заметил прямо перед собой одиноко стоявшего человека и в чаду упоения все же невольно был поражен его мрачной бледностью и неподвижностью.

Он узнал Филиппа де Таверне, который был затянут в мундир и держал руку на эфесе шпаги.

С тех пор как Филипп после дуэли побывал с визитами вежливости в передней своего противника, с тех пор как доктор Луи подверг Шарни заточению, никаких отношений между соперниками не существовало.

Шарни, видя, что Филипп смотрит на него спокойно, без доброжелательства, но и без угрозы, поклонился ему; Филипп ответил ему поклоном издали.

Потом, раздвинув рукою окружавшую его группу, Оливье сказал:

— Простите, господа, позвольте мне исполнить долг вежливости.

И, пройдя пространство, разделявшее правую и левую шпалеры придворных, он прямо подошел к Филиппу, который не двинулся с места.

— Господин де Таверне, — сказал он с еще более любезным поклоном, — на мне уже давно лежал долг поблагодарить вас за проявленное беспокойство о моем здоровье, но я приехал только вчера.

Филипп покраснел, взглянул на него и тотчас опустил глаза.

Шарни продолжал:

— В самые ближайшие дни, сударь, я буду иметь честь отдать вам визит и надеюсь, что вы не станете таить зло против меня.

— Никоим образом, сударь, — ответил Филипп.

Шарни собирался протянуть ему руку, чтобы Филипп вложил в нее свою, когда барабан возвестил о приближении королевы.

— Идет королева, сударь, — медленно проговорил Филипп, не ответив на дружеский жест Шарни.

Точкой в этой фразе был поклон, скорее меланхоличный, чем холодный.

Шарни, несколько удивленный, поспешил присоединиться к своим друзьям в правой шпалере.

Филипп остался на своей стороне, как часовой.

Королева приближалась; видно было, как она улыбалась то одному, то другому, принимала или приказывала принять прошения. Она еще издали увидела Шарни и, не спуская с него глаз, с тою дерзкой отвагой, которую она вкладывала в свои привязанности и которую ее враги называли бесстыдством, громко сказала:

— Просите сегодня, господа, просите… Сегодня я ни в чем не могу отказать.

Звучание и смысл этих волшебных слов пронзили Шарни до глубины сердца. Он вздрогнул от радости: это была его благодарность королеве.

А ее внезапно вывел из сладостного, но опасного созерцания шум шагов и звук чьего-то голоса.

Шаги раздались по каменным плитам слева от нее; взволнованный, но серьезный голос произнес:

— Ваше величество!

Королева увидела Филиппа и в первую минуту не смогла удержаться от легкого жеста удивления, оказавшись между этими двумя людьми, из-за которых, быть может, упрекала себя, потому что слишком сильно любила одного и недостаточно — другого.

— Вы, господин де Таверне?! — воскликнула она, поборов волнение. — Вы хотите что-то у меня попросить? О, говорите.

— Десятиминутную аудиенцию, когда вашему величеству угодно будет найти время, — сказал Филипп и поклонился; лицо его по-прежнему было суровым и бледным.

— Я дам вам ее сейчас же, сударь, — ответила королева, украдкой взглянув на Шарни и с невольным опасением видя его так близко от недавнего противника, — идите за мной.

И она пошла быстрее, услыхав за собой шаги Филиппа; Шарни остался на месте.

Она продолжала тем не менее принимать письма, прошения и ходатайства, отдала несколько приказаний и вошла в свои покои.

Четверть часа спустя Филипп был введен в библиотеку, где ее величество принимала по воскресеньям.

— А, господин де Таверне, войдите, — сказала она, приняв беззаботный тон, — войдите и извольте быть поприветливее. Надо вам признаться, я всегда испытываю беспокойство, когда кто-нибудь из Таверне желает со мной говорить. Все члены этой фамилии — вестники беды. Скорее успокойте меня, господин де Таверне, и скажите, что вы явились не с тем, чтобы сообщить о каком-нибудь несчастье.

Филипп, побледнев после этого предисловия еще больше, чем во время недавно разыгравшейся между ним и Шарни сцены, и видя, как мало благосклонности вкладывает королева в свои слова, сдержанно возразил: