Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

— Господин де Роган, если вы хотите сохранить все это, то должны сейчас же признаться, что ищете моей погибели, что вы выдумали все эти гадости, что вы не приходили в Версаль ночью…

— Приходил, — с достоинством ответил кардинал.

— Вы умрете, если будете продолжать такие речи.

— Роган не лжет. Я приходил.

— Господин де Роган, господин де Роган, именем Неба, скажите, что вы не видели меня в парке…

— Я умру, если надо, как вы грозили мне сейчас, но я видел только вас в версальском парке, куда меня приводила госпожа де Ламотт.

— Еще раз, — воскликнула смертельно бледная и дрожащая королева, — берете ли вы назад свои слова?

— Нет!

— Во второй раз обращаюсь к вам: скажите, что вы выдумали против меня эту низость.

— Нет!

— В последний раз, господин де Роган, сознайтесь, что вас могли обмануть самого, что все это клевета, сон, невозможное, не знаю что; но сознайтесь, что я невиновна, что я могу быть невиновной?

— Нет!

Королева грозно и торжественно выпрямилась.

— В таком случае, вы будете иметь дело с правосудием короля, так как вы отвергаете правосудие Божье.

Кардинал поклонился, не произнеся ни слова.

Королева так сильно позвонила, что несколько ее приближенных вошли разом.

— Пусть доложат его величеству, — сказала она, — что я прошу его сделать мне честь прийти сюда.

Офицер пошел исполнять это приказание. Кардинал, решившись на все, мужественно остался в углу комнаты.

Мария Антуанетта раз десять подходила к двери будуара, не входя туда, точно теряя рассудок, и каждый раз снова обретала его у этой двери.

Не прошло и десяти минут этого ужасного спектакля, как на пороге появился король, теребя рукою кружевное жабо.

В отдалении в группе придворных по-прежнему виднелись испуганные лица Бёмера и Боссанжа, предчувствовавших грозу.

Как только король показался в дверях, королева обратилась к нему с необычной поспешностью.

— Государь, — сказала она, — вот господин кардинал де Роган говорит о совершенно невероятном; соблаговолите просить его повторить сказанное.

При этих неожиданных словах, при этом внезапном обращении кардинал побледнел. Действительно, положение было до того странным, что прелат перестал что-либо понимать. Мог ли он, считавший себя любовником, повторить свои слова перед королем? Мог ли он, почтительный подданный, предъявить королю и мужу права, которые, как ему казалось, имел на королеву и на чужую жену?

Король обернулся к кардиналу, погруженному в размышления, и сказал:

— Это не по поводу ли известного ожерелья, сударь, вы хотите сообщить мне нечто невероятное, что я должен выслушать? Так говорите, я слушаю.

Господин де Роган тотчас же остановился на одном решении; из двух зол он выбрал меньшее; из двух нападений он подвергнется тому, которое было бы более почетно для короля и королевы; а если его неосторожно толкнут на другую опасность, что ж, он выйдет из нее, как мужественный человек и рыцарь.

— По поводу ожерелья, да, ваше величество, — прошептал он.

— Но, сударь, — сказал король, — вы, значит, купили ожерелье?

— Ваше величество…

— Да или нет?

Кардинал посмотрел на королеву и не ответил.

— Да или нет? — повторила она. — Правду, сударь, правду; у вас просят одной правды.

Господин де Роган отвернулся и ничего не ответил.

— Так как господин де Роган не хочет отвечать, то отвечайте вы, мадам, — сказал король, — вы должны знать что-нибудь обо всем этом. Купили вы это ожерелье, да или нет?

— Нет, — твердо ответила королева.

Господин де Роган вздрогнул.

— Это слово сказано королевой! — торжественным тоном сказал король. — Берегитесь, господин кардинал.

Презрительная улыбка мелькнула на губах г-на де Рогана.

— Вы ничего не говорите? — сказал король.

— В чем меня обвиняют, ваше величество?

— Ювелиры говорят, что продали ожерелье вам или королеве. Они показывают расписку ее величества.

— Расписка подложная, — сказала королева.

— Ювелиры, — продолжал король, — говорят, что они обеспечены вашим поручительством за королеву, господин кардинал.

— Я не отказываюсь платить, ваше величество, — сказал г-н де Роган. — Должно быть это правда, раз королева позволяет говорить это.

И второй взгляд, еще более презрительный, докончил его слова и мысль.

Королева вздрогнула. Это презрение кардинала не было для нее оскорблением, потому что она его не заслужила, но оно могло быть мщением честного человека, и ей стало страшно.

— Господин кардинал, — продолжал король, — все же к этому делу примешан один подложный документ, который бросил тень на подпись королевы Франции.

— А другой подложный документ, — воскликнула королева, — и он может быть вменен в вину дворянину — гласит, что ювелиры взяли ожерелье обратно.

— Королева, — возразил г-н де Роган тем же тоном, — вольна приписывать мне оба подлога; сделать один, сделать два, в чем разница?

Королева едва сдерживала свое негодование, король остановил ее движением руки.

— Берегитесь, — повторил он кардиналу, — вы отягощаете свое положение. Я вам говорю: оправдывайтесь! А вы берете на себя роль обвинителя.

Кардинал подумал с минуту и затем промолвил, точно изнемогая под бременем этой загадочной клеветы, запятнавшей его честь:

— Мне оправдываться? Это невозможно!

— Сударь, здесь находятся люди, уверяющие, что у них украли ожерелье; своим предложением заплатить за него вы признаете свою виновность.

— Кто этому поверит? — произнес кардинал с высокомерным пренебрежением.

— В таком случае, сударь, если вы думаете, что этому не поверят, то поверят, значит, тому…

И судорога гнева исказила обыкновенно спокойные черты короля.

— Ваше величество, мне ничего не известно о том, что говорят, — ответил кардинал, — мне ничего не известно о том, что произошло. Я могу утверждать одно: у меня не было ожерелья. Я могу утверждать одно: бриллианты находятся в руках лица, которое должно было бы назвать себя, но не желает, и мне приходится напомнить ему изречение из Священного Писания: "Зло обрушится на голову того, кто его совершил".

При этих словах королева сделала движение, собираясь взять короля под руку.

— Надо разрешить этот спор между вами и им, мадам, — сказал ей король. — В последний раз: ожерелье у вас?

— Нет! Клянусь честью моей матери, клянусь жизнью моего сына! — ответила королева.

Обрадованный этим заявлением король обернулся к кардиналу.

— В таком случае, — сказал он, — вопрос этот должен быть разрешен правосудием, сударь, если только вы не предпочтете прибегнуть к моему милосердию.

— Милосердие королей существует для виновных, государь, — ответил кардинал, — я предпочитаю людское правосудие.