Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

Мрачно пробило полночь на часах церкви Жен-мироносиц.

Ни прелата, ни кареты… Свечи начинали оплывать и гаснуть, и на золоченые подсвечники стал стекать тонкими струйками расплавленный воск.

Огонь догорал, угли потемнели и обратились в золу. В обеих комнатах была африканская жара.

Старая служанка, принарядившаяся для гостя, ворчала про себя, жалея, что напрасно надела чепчик с лентами, которые, когда она опускала голову, задремав перед свечкой в передней, всякий раз сохраняли неприятные следы лобзаний огня или дерзких прикосновений расплавленного воска.

В половине первого Жанна в бешенстве встала со своего кресла, которое она за этот вечер покидала не менее ста раз, чтобы открыть окно и окинуть взглядом улицу.

Глубокий покой царил во всем квартале, точно во времена, предшествовавшие мирозданию.

Она велела раздеть себя, отказалась от ужина и отпустила старуху, надоедавшую ей своими вопросами.

И оставшись одна, окруженная шелковыми материями и занавесями, лежа в мягкой постели, она спала не лучше, чем накануне, когда надежда рождала у нее беззаботность.

Тем не менее, ворочаясь на своей постели и всеми силами воли стараясь не падать духом от своей неудачи, Жанна наконец нашла для кардинала извинение.

Во-первых, он в качестве кардинала и великого раздавателя милостыни завален тысячью беспокойных дел, которые, без сомнения, важнее, чем визит на улицу Сен-Клод.

Во-вторых, извинение заключалось в том, что он не знал этой маленькой графини де Валуа. И это извинение было очень утешительно для Жанны. О, конечно, она не так бы легко утешилась, если бы г-н де Роган не сдержал своего слова после первого визита.

Эта причина, придуманная ею, требовала проверки, чтобы признать ее справедливой.

Жанна не вытерпела; она вскочила с кровати в своем белом пеньюаре, зажгла свечи от огонька ночника и долго рассматривала себя в зеркале.

После тщательного осмотра она улыбнулась, задула свечи и легла.

Извинение было придумано хорошее.

На другой день Жанна, не теряя надежды, снова начала приводить в порядок комнаты и свою особу.

Зеркало сказало ей, что г-н де Роган приедет, если только он что-нибудь слышал о ней.

Пробило семь часов и огонь в камине гостиной сильно пылал, когда по улице Сен-Клод простучали колеса кареты.

Нетерпение еще не успело охватить Жанну, и она пока ни разу не подбегала к окну.

Из кареты вышел мужчина в теплом рединготе. Как только входная дверь захлопнулась за ним, карета отъехала на маленькую соседнюю улицу, где должна была ожидать своего хозяина.

Вскоре раздался звонок и сердце г-жи де Ламотт забилось так сильно, что она могла слышать его удары. Но, стыдясь поддаваться неразумному волнению, Жанна приказала сердцу успокоиться, поспешно бросила начатое вышивание на стол, поставила ноты новой арии на пюпитр клавесина и положила газету на угол каминной доски.

Через несколько секунд г-жа Клотильда пришла доложить графине об "особе, которая писала ей позавчера".

— Просите войти, — отвечала Жанна.

Легкие шаги, скрипучая обувь, красивый господин с высоко поднятой головой, одетый в бархат и шелк и казавшийся чуть не десяти локтей роста в этой маленькой комнате, — вот что подметила Жанна, встав навстречу гостю. Ее неприятно поразило, что "особа" желала сохранять инкогнито, и она решила воспользоваться своим преимуществом женщины, все обдумавшей.

— С кем я имею честь говорить? — спросила она с легким реверансом, скорее подходившим к роли покровительницы, чем покровительствуемой.

Принц оглянулся на дверь гостиной, за которой скрылась старуха.

— Я кардинал де Роган, — ответил он.

На это г-жа де Ламотт, притворившись смущенной и изобразив глубочайшее смирение, отвечала реверансом, каким приветствуют королей.

Затем она пододвинула ему кресло и, вместо того чтобы самой опуститься на стул, как того требовал этикет, села в широкое кресло.

Кардинал, видя, что и ему предоставляют расположиться поудобнее, кинул свою шляпу на стол и посмотрел прямо в лицо Жанне, которая в свою очередь глядела на него.

— Итак, это правда, мадемуазель?.. — начал он.

— Я замужем, — прервала его Жанна.

— Простите… я забыл. Итак, это правда, сударыня?

— Моего мужа зовут граф де Ламотт, монсеньер.

— Да, да. Он из жандармов короля или королевы?

— Да, монсеньер.

— А вы, сударыня, рожденная Валуа?

— Да, Валуа, монсеньер.

— Громкое имя! — сказал кардинал, кладя ногу на ногу. — Редкое имя, вымершее!

Жанна угадала сомнение кардинала.

— Вымершее? Нет, монсеньер, — сказала она, — раз я ношу его и раз у меня есть брат, барон де Валуа.

— Признанный?

— Ему нет надобности быть признанным, монсеньер… Мой брат может быть бедным или богатым, но все же он остается тем, кем он родился, то есть бароном де Валуа.

— Сударыня, расскажите мне вашу генеалогию, прошу вас. Вы заинтересовали меня: я люблю геральдику.

Жанна просто и небрежно рассказала ему то, что уже известно читателю.

Кардинал слушал и смотрел.

Он не старался скрыть своих впечатлений. К чему? Он не верил в знатность происхождения Жанны; он видел, что она красива и бедна. Он смотрел: этого было достаточно.

Жанна, от которой ничто не ускользнуло, угадала насколько невысокого мнения о ней был ее будущий покровитель.

— Так что, — начал беззаботным тоном г-н де Роган, — вы были действительно очень несчастливы?

— Я не жалуюсь, монсеньер.

— Действительно, я теперь вижу, что молва значительно преувеличила стесненность ваших обстоятельств.

Она бросила взгляд вокруг себя.

— Это помещение удобно и мило обставлено.

— Может быть, для гризетки, — резко отвечала Жанна, горевшая нетерпением скорее перейти к делу, — да, монсеньер."

Кардинал сделал движение.

— Как, — спросил он, — вы называете это обстановкой, годной для гризетки?

— Я не думаю, монсеньер, — сказала она, — чтобы вы могли назвать ее обстановкой, достойной принцессы.

— А вы и есть принцесса, — сказал кардинал с той неуловимой иронией, которую умеют, не делая их оскорбительными, придавать своим словам только очень умные или очень знатные люди.

— Я рожденная Валуа, монсеньер, так же как вы — Роган. Вот все, что я знаю, — произнесла Жанна.

Эти слова были сказаны с таким кротким величием несчастья, возмущенного несправедливостью, с таким величием женщины, которая считает, что о ней неверно судят, и они дышали таким достоинством и прелестью, что принц не почувствовал себя оскорбленным, а мужчина был тронут.