Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

Помимо этих лиц, нельзя было заметить никаких признаков того, что дом обитаем.

Кучер Филиппа, получив приказание въехать во двор (невзирая на свое скромное звание возницы фиакра), позвал привратника, который немедленно открыл массивные ворота.

Филипп соскочил на землю и побежал к подъезду, обратившись с вопросом сразу к обоим лакеям:

— Господин граф де Калиостро у себя?

— Господин граф собирается выехать, — отвечал один из лакеев.

— Тем больше оснований я имею спешить, — отвечал Филипп, — так как мне нужно поговорить с ним, пока он еще не выехал. Доложите о шевалье Филиппе де Таверне.

И он последовал за лакеем таким торопливым шагом, что оказался в гостиной в одно время с ним.

— Шевалье Филипп де Таверне! — повторил за лакеем мужественный и вместе мягкий голос. — Просите!

Филипп вошел, ощущая, как в нем рождается какое-то волнение, вызванное этим столь спокойным голосом.

— Извините меня, сударь, — сказал шевалье, обращаясь с поклоном к человеку высокого роста, необыкновенно крепкого сложения и с удивительно свежей и моложавой внешностью. Это был не кто иной, как тот, кого мы видели сначала за столом у маршала де Ришелье, затем у Месмера, в комнате мадемуазель Олива и, наконец, на балу в Опере.

— Извинить вас, сударь? За что же? — ответил он.

— За то, что я помешал вам выехать.

— Вы имели бы основание извиняться, если бы, наоборот, явились позже, шевалье.

— Почему это?

— Потому что я вас ждал.

Филипп сдвинул брови.

— Как? Вы меня ждали?

— Да, я был предупрежден о вашем посещении.

— Вы были предупреждены о моем посещении?

— Ну да, вот уже два часа. Ведь, не правда ли, вы собирались быть у меня час или два тому назад, когда происшествие, не зависящее от вашей воли, заставило отсрочить исполнение этого намерения?

Филипп сжал кулаки; он чувствовал, что этот человек начинает приобретать над ним какую-то необъяснимую власть.

А тот продолжал, не обращая ни малейшего внимания на нервные движения Филиппа:

— Садитесь же, господин де Таверне, прошу вас.

И он подвинул Филиппу стоявшее перед камином кресло.

— Это кресло было поставлено здесь для вас, — добавил он.

— Довольно шуток, господин граф, — отвечал Филипп голосом, который он силился сделать таким же спокойным, как у хозяина, но не мог сдержать в нем легкой дрожи.

— Я не шучу, сударь; я вас ждал, повторяю вам.

— В таком случае довольно шарлатанства, сударь. Если вы ясновидящий, то я явился сюда не для того, чтобы испытывать ваш пророческий дар. Если вы ясновидящий, тем лучше для вас, так как вам уже известно, что я хочу сказать вам, и вы можете заранее принять меры для самозащиты.

— Для самозащиты? — повторил граф с загадочной улыбкой. — От чего же мне надо защищаться? Прошу сказать мне.

— Угадайте, если вы прорицатель.

— Хорошо. Чтобы сделать вам приятное, я избавлю вас от труда объяснять мне мотив вашего посещения. Вы приехали искать со мной ссоры.

— В таком случае вы знаете также, из-за чего?

— Из-за королевы. Теперь речь за вами, сударь. Продолжайте, прошу вас.

И эти последние слова он произнес не любезным тоном хозяина, а сухим и холодным тоном врага.

— Вы правы, сударь, — сказал Филипп, — я предпочитаю такой тон.

— Что ж, все складывается наилучшим образом.

— Сударь, существует некий памфлет…

— Памфлетов много, сударь.

— Напечатанный неким газетчиком…

— И газетчиков много.

— Подождите, этот памфлет… Газетчиком мы займемся позже.

— Позвольте мне сказать вам, сударь, — прервал его с улыбкой Калиостро, — что вы уже занялись им.

— Прекрасно; итак, я говорил, что существует некий памфлет, направленный против королевы.

Калиостро кивнул головой.

— Вам известен этот памфлет?

— Да, сударь.

— Вы даже купили тысячу экземпляров его.

— Не отрицаю.

— Но эта тысяча экземпляров, к великому счастью, не попала в ваши руки.

— Что вас заставляет так думать? — спросил Калиостро.

— Я встретил посыльного, который уносил этот тюк, подкупил его и направил к себе, где его должен был встретить мой лакей, предупрежденный заранее.

— Почему вы не доводите своих дел до конца сами?

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что они тогда были бы лучше выполнены.

— Я не мог сам довести этого дела до конца, так как, пока мой лакей был занят спасением этой тысячи экземпляров от вашей необычной библиомании, я уничтожал остаток издания.

— Итак, вы уверены, что предназначавшаяся для меня тысяча экземпляров находится у вас?

— Уверен.

— Вы ошибаетесь, сударь.

— Как так? — спросил Таверне, у которого сжалось сердце. — Почему бы им не быть у меня?

— Потому что они здесь, — спокойно отвечал граф, прислонясь спиной к камину.

Филипп сделал угрожающий жест.

— А, — продолжал граф с флегматическим спокойствием, достойным Нестора, — вы думаете, что я, ясновидящий, как вы говорите, позволю так провести себя? Вы вообразили, что вам пришла отличная идея подкупить посыльного? Знайте же, что у меня есть управляющий, и у него тоже явилась идея. Я ему плачу за это, и он все угадал; ведь вполне естественно, что управляющий прорицателя и сам способен предвидеть. Так вот, он угадал, что вы придете к газетчику, встретите там посыльного, подкупите его; он последовал за ним, пригрозил, что заставит его возвратить золото, данное вами; человек этот испугался и, вместо того чтобы продолжать свой путь к вам, последовал за моим управляющим сюда. Вы сомневаетесь в этом?

— Сомневаюсь.

— Vide pedes, vide manus! [7] Взгляни на ноги, взгляни на руки! (лат.) — сказал Христос апостолу Фоме. А я скажу вам, господин де Таверне: взгляните в шкаф и ощупайте листы.

И с этими словами он открыл дубовый шкаф замечательной резьбы и показал побледневшему шевалье лежавшую в среднем отделении тысячу экземпляров газеты, еще пропитанных кислым запахом сырой бумаги.

Филипп подошел к графу. Последний не шелохнулся, хотя у шевалье был весьма угрожающий вид.

— Сударь, — сказал Филипп, — вы мне кажетесь храбрым человеком; я требую, чтобы вы дали мне удовлетворение со шпагой в руке.

— Удовлетворение за что?

— За оскорбление, нанесенное королеве, за оскорбление, соучастником которого вы являетесь, храня у себя хотя бы один экземпляр этого листка.

— Сударь, — отвечал, не меняя позы, Калиостро, — вы, право, ошибаетесь, и мне весьма это прискорбно. Я люблю всякие скандальные слухи и новости, живущие один день. Я собираю их, чтобы позднее припомнить тысячу разных мелочей, которые неминуемо забылись бы без этой предусмотрительности. Я купил газету; но из чего вы заключаете, что я оскорбил кого-нибудь, купив ее?

— Вы оскорбили меня!