Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 19.Джузеппе Бальзамо. Часть 4,5

— А как вы сюда вошли? — спросил он. — Ведь дверь была заперта.

— Мне известно, сударь, что госпожа Тереза оставляет обычно ключ под ковриком. Я подождал, пока она выйдет из дому, потому что она меня не любит и могла бы не пустить меня в квартиру или не позволила бы поговорить с вами. Удостоверившись в том, что вы один, я поднялся по лестнице, взял ключ из тайника, и вот я перед вами!

Руссо поднялся, опираясь руками на подлокотники кресла.

— Выслушайте меня, — попросил Жильбер, — подарите мне одну-единственную минуту вашего драгоценного времени. Клянусь вам, господин Руссо, что я заслуживаю вашего внимания.

— Ну-ну, — пробормотал Руссо, с изумлением глядя на лицо Жильбера, которое не выражало больше никакого человеческого чувства.

— Мне следовало бы начать с того, что я доведен до крайности и не знаю, должен ли я стать вором, покончить с собой или еще того хуже… О, не бойтесь, дорогой учитель и покровитель, — проникновенным тоном говорил Жильбер, — все обдумав, я пришел к выводу, что мне не придется убивать себя: я и без этого могу умереть… Неделю назад я сбежал из Трианона и с тех пор бродяжничаю по полям и лесам, питаясь только незрелыми овощами или дикими лесными ягодами. Я ослаб и падаю от усталости и истощения. Что до воровства, то уж не с вас мне начинать! Я слишком привязан к вашему дому, господин Руссо. Ну а что касается третьего, то, чтобы это исполнить…

— Так что же?

— Мне необходимо набраться решимости — за этим я к вам и пришел.

— Вы сошли с ума?! — вскричал Руссо.

14 381

— Нет, просто я очень несчастен; в отчаянии я утопился бы нынче утром в Сене, если бы мне не явилась одна мысль…

— Какая?

— Та, что вы выразили в одной из своих книг: "Самоубийство — это кража у всего рода человеческого".

Руссо взглянул на юношу, словно говоря ему: "Неужели вы столь самонадеянны и решили, что я написал это, имея в виду вас?"

— О, я понимаю! — прошептал Жильбер.

— Не думаю, — заметил Руссо.

— Вы хотите сказать: "Если умрете вы, человек ничтожный, который ничего собой не представляет, ничего не имеет за душой и ничем не дорожит, то что из того?"

— Тут дело иное, — ответил Руссо, чувствуя себя пристыженным из-за того, что его разгадали. — Впрочем, вы, кажется, голодны?

— Да. Я уже сказал это.

— Ну, раз вы вспомнили, где наша дверь, то должны знать, где у нас хлеб. Ступайте к буфету, возьмите хлеба и уходите.

Жильбер не двинулся с места.

— Если вам нужно не хлеба, а денег, то, я полагаю, вы не настолько жестоки, чтобы дурно обойтись со стариком, вашим бывшим покровителем, да еще в том самом доме, который был вам когда-то прибежищем. Придется вам довольствоваться вот этой малостью… Возьмите!

Пошарив в кармане, он протянул ему несколько монет.

Жильбер остановил его руку.

— Ах, — вскрикнул Жильбер с выражением страдания. — Мне не нужно ни денег, ни хлеба. Вы не поняли, что я имел ввиду, говоря о самоубийстве. Если я до сих пор не покончил с собой, так это потому, что я могу быть кое-кому полезен, что моя смерть кое-кого обездолит. Вы отлично разбираетесь во всех законах общества, во всех естественных обязанностях человека, вот и скажите мне, существуют ли в мире такие узы, которые могут помешать человеку расстаться с жизнью?

— Таких уз много, — отвечал Руссо.

— Скажите: могут ли отцовские чувства оказаться узами такого рода? Смотрите мне в глаза и отвечайте, господин Руссо: я хочу прочесть ответ в вашем взгляде.

" — Да, — пролепетал Руссо. — Да, разумеется. А почему вы об этом спрашиваете?

— Ваши слова могут меня остановить, — взмолился Жильбер. — Заклинаю вас хорошенько взвешивать каждое слово. Я так несчастен, что хотел бы покончить с собой, но… но у меня есть ребенок.

Руссо подскочил в кресле от изумления.

— Не смейтесь надо мной, — жалобно простонал Жильбер. — Вы думаете что насмешкой лишь слегка заденете мое сердце, а на самом деле можете глубоко меня ранить. Итак, повторяю: у меня есть ребенок.

Руссо смотрел на него, не говоря ни слова.

— Если бы не это обстоятельство, я был бы уже мертв, — продолжал Жильбер. — Оказавшись перед выбором, я подумал, что вы можете дать мне мудрый совет, вот я и пришел.

— А почему, собственно говоря, я должен давать вам советы? — спросил Руссо. — Разве вы спрашивали моего мнения перед тем, как совершить свою ошибку?

— Эту ошибку, сударь…

Жильбер со странно изменившимся лицом приблизился к Руссо.

— Так что же? — спросил Руссо.

— Есть люди, которые считают эту ошибку преступлением.

— Преступлением? Тем более не стоит мне об этом рассказывать. Я такой же человек, как и вы, я не исповедник. Кстати, меня совсем не удивляет то, о чем вы говорите; я всегда предвидел, что вы плохо кончите: у вас гнилое нутро.

— Вы ошибаетесь, — возразил Жильбер с грустью, качая головой. — Мой ум полон ложных идей или просто заблуждений. Я прочел немало книг, проповедовавших равенство всех сословий, воспевающих силу разума и благородство инстинктов. Книги эти были подписаны прославленными именами, и нет ничего удивительного, что бедный крестьянин, вроде меня, потерял голову… И вот я сгубил свою душу.

— Ага! Я вижу, куда вы клоните, господин Жильбер!

— Я?

— Да. Вы обвиняете мое учение. А разве у вас не было свободы воли?

— Я никого не обвиняю, я только рассказываю о том, что прочел. Если я и обвиняю, так только свою глупость. Я поверил — и потерпел поражение. У моего преступления два источника. Вы первый из них, вот почему я прежде всего пришел к вам. Потом я и еще кое к кому схожу, но это потом: всему свое время.

— Так чего же вы от меня требуете?

— Ни услуги, ни крова, я не требую даже хлеба, хотя я всеми брошен и голоден. Нет, я прошу у вас нравственной поддержки, одобрения с точки зрения вашего учения. Я прошу вас хоть единым словом обнадежить меня, помочь вернуть силы, изменившие мне не от бездействия, а из-за закравшегося в мою душу сомнения. Господин Руссо! Заклинаю вас! Скажите мне: те страдания, что я испытываю вот уже целую неделю, происходят из-за постоянного голода в моем желудке или это следствие душевного разлада, угрызений совести? Я зачал ребенка ценой преступления. Ну так скажите мне, должен ли я теперь рвать на себе от отчаяния волосы и, катаясь по земле, вымаливать прощение или мне крикнуть, как одна женщина в Священном писании: "Я поступил как все; если есть среди людей кто-нибудь лучше меня, пусть бросит в меня камень"? Словом, вы, господин Руссо, должно быть, испытали на своем веку то, что сейчас испытываю я. Ответьте же мне! Скажите: разве это естественно, чтобы отец оставил свое дитя?

Не успел Жильбер договорить, как Руссо сильно побледнел и стал бледнее самого Жильбера. Потеряв терпение, он с возмущением спросил: