Александр Дюма - А. Дюма - Собрание сочинений. Том 12. Женская война. Сильвандир. 1993

Вот почему однажды утром, на рассвете, Роже тихонько спустился вниз, оседлал Кристофа и, понимая, что его внезапный отъезд может вызвать сильное беспокойство, предупредил младшего конюха, что пробудет в отсутствии дня четыре или пять.

От Ангилема до Шинона около двадцати четырех льё. Даже если не слишком гнать Кристофа, дорога туда должна была занять два дня. И действительно, в тот же вечер Роже остановился на ночлег в Сен-Море, небольшом городке, расположенном как раз на полпути, а назавтра, часа в четыре пополудни, он уже был в Шиноне.

Хотя шевалье не навещал тетушку, по крайней мере, лет шесть, а то и все восемь, он не забыл, по какой дороге можно проехать в монастырь: юноша направился прямо туда, ни разу даже не обратившись с вопросом к прохожим, и вскоре уже постучался в ворота святой обители. Порядки в монастыре авгусгинок были весьма строгие, и привратница, отворившая ему, нахмурила было брови с весьма недовольным видом, узрев перед собой рослого и красивого юношу, желавшего войти в святое убежище; однако, назвав себя и сославшись на свое близкое родство с настоятельницей, Роже увидел, что лицо почтенной привратницы внезапно смягчилось, а двери распахнулись как бы сами собой. Пять минут спустя шевалье Роже Танкред уже приник губами к пухлой руке своей славной тетушки и запечатлел на ней почтительный поцелуй.

Добрая его тетушка принадлежала к числу тех очаровательных аббатис, чьи портреты сохранила для нас аристократическая традиция прошлого века: не слишком высокие, но и не слишком низенькие, полные, кругленькие, как бы сотканные из сладких речей и благочестивых улыбок, аббатисы эти, строго следуя уставу своего ордена, умудрялись одеваться с известным изяществом и едва уловимой кокетливостью, однако делали они это так ловко, что и придраться было не к чему. Прибавим, что настоятельница монастыря в Шиноне доводилась младшей сестрой баронессе д’Ангилем и принадлежала к семейству де ла Рош-Берто — иными словами, к одному из самых старинных и самых знатных родов в Турени.

Добрая настоятельница никогда не ведала иных помыслов, кроме самых благочестивых, и потому была весьма далека от того, чтобы заподозрить истинную причину, побудившую ее племянника приехать в Шинон. Она приказала отвести Кристофа на конюшню и хорошенько позаботиться об этом замечательном животном, чья жизнь с некоторых пор стала весьма беспокойной. А Роже Танкреда в тот же миг препроводили в собственные покои настоятельницы, которые она сама запирала на ключ; состояли они из просторной комнаты и другой, чуть поменьше. Эта-то маленькая комната и была той самой, куда так стремился Роже: окна ее выходили в монастырский сад.

Встреча шевалье с тетушкой была как нельзя более нежной и трогательной; славная дама уже три года не видела ни барона, ни баронессы; за это время Роже так вырос и настолько переменился, что достопочтенная настоятельница даже с трудом узнала его, она едва не отдернула руку, которую юноша, обрадованный тем, что ему удалось проникнуть в обитель, где пребывал предмет его любви, сжимал слишком уж восторженно. Однако, как только Роже заговорил о своих родителях, как только он объявил, что прибыл от их имени, ибо они сильно тревожились, не получая вестей от своей сестры и свояченицы, и поручили ему справиться о ее здоровье, добрая аббатиса не выдержала: несмотря на то, что племянник превратился уже в рослого юношу, она заключила его в свои объятия и, после того как он облобызал у нее руку, запечатлела поистине материнский поцелуй на его лбу.

Это было все, чего только пока мог желать шевалье: он был допущен в монастырь.

Надеяться на что-нибудь большее в первый вечер не приходилось. К тому же бедный малый, проделав двадцать четыре льё верхом, так устал, что до завтрашнего утра все равно не мог бы двинуться с места. В комнате тетушки ему подали чудесный ужин — заливного цыпленка, сладкие пирожки, варенье; потом Роже проводили в его комнату, наказав тут же лечь спать и не просыпаться до самого утра, вплоть до обедни.

Юноша всему безропотно подчинился: он не хотел давать ни малейшего повода для подозрений; войдя в свою комнату, он весьма философически отнесся к тому, что дверь за ним заперли, дважды повернув ключ в замке. Правда, в его распоряжении оставалось окно. Он тотчас же подбежал к нему, ибо как раз был час рекреации; однако по воле безжалостного рока сильная гроза, которая, конечно, не ведала, что творила, разразилась в эти самые минуты над Шиноном; а так как в монастырском саду негде было укрыться, то он был теперь совершенно пуст: все монашенки, послушницы и пансионерки попрятались в помещении.

Роже понял, что, до тех пор пока не прекратится ливень, он лишь даром потеряет время, ожидая, что кто-либо появится в саду. Разумеется, если бы Констанс только знала, что возле окна стоит красивый юноша, что сердце у него колотится и он не сводит глаз с цветника, вблизи которого она каждый день гуляет и резвится, проливной дождь не остановил бы ее, и, каким бы сырым и вредным для здоровья ни был бы в тот час воздух, она бы непременно выбежала в сад, не думая о том, что может испортить свои атласные башмачки и красивое белое платье. Но бедная девочка была твердо уверена, что она надолго разлучена с бедным юношей — во всяком случае, до вакаций, а вероятно, и на еще более длительный срок, быть может, даже навсегда, — и потому теперь она, бледная, с печальным видом, прогуливалась в монастырской зале рука об руку с одной из своих подруг, уронив свою красивую головку на грудь.

Незаметно опустился вечер; он привел с собою на небосклон красивые гряды позлащенных облаков: они ясно предвещали, что завтра будет чудесный день. Роже был мастер угадывать погоду. Накануне больших облав, которые до знакомства с Констанс одни только и служили источником сильных волнений, заставлявших быстрее биться его сердце, он не раз вопрошал сей небесный барометр, в котором столь безошибочно разбираются жители наших сел и деревень. Поэтому он был совершенно спокоен насчет ожидавшей его завтра погоды.

Такая уверенность принесла ему одну из самых мирных ночей за последнюю неделю. Он заснул со сладостной верой в грядущее. Ибо что такое грядущее для пятнадцатилетнего юноши? Завтрашний день, еще три или четыре следующих дня, самое большое неделя.

Утром шевалье проснулся вместе с птицами; как только он зашевелился, в комнату к нему постучала пожилая монахиня. Роже поспешил отворить дверь: навстречу ему шествовал первый завтрак; он состоял из чашки дымящихся сливок, совсем еще теплых пирожков и засахаренных фруктов.

Юноша нашел, что эта трапеза по-монашески умеренна, что она весьма изысканна, но недостаточно обильна. Однако он тут же понял, что еда эта, так сказать, не в счет, и спросил, в каком часу подают настоящий завтрак. Ему ответили, что после мессы. Тоща он осведомился, в каком часу служат мессу, и узнал, что она начинается в девять утра и заканчивается в одиннадцать. Затем Роже выпил сливки, не оставив ни капли, и съел пирожки, не оставив ни крошки. Он уже заканчивал завтрак, когда услышал, как в соседней комнате зашуршало платье и дверь в его комнату отворилась. Это пришла милая тетушка, она сама явилась узнать, как провел ночь племянник, удобна ли его постель, крепко ли он спал, не тревожили ли его дурные сны и так далее и тому подобное.