Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

Шико, от которого ничего не ускользало, заметил это выражение, и им овладело благодарное чувство к трактирщику.

Бономе, дрожа от страха, зашел в отгороженное помещение.

— Ах, Господи Иисусе! — вскричал он, видя плавающее в крови тело капитана.

— Да, что поделаешь, бедный мой Бономе, вот так обстоит дело: дорогому капитану, видимо, очень худо.

— О, добрый господин Шико, добрый господин Шико! — вскричал Бономе, едва не лишаясь чувств.

— Ну, что такое? — спросил Шико.

— Как плохо с вашей стороны, что для этого дела вы избрали мое заведение! Такой был представительный капитан!

•— Разве ты предпочел бы, чтобы Борроме стоял тут, а Шико лежал на земле?

— Нет, конечно, нет! — вскричал хозяин с глубочайшей искренностью в голосе.

— Ну, так именно это должно было случиться, если бы Провидение не совершило чуда.

— Что вы говорите?

— Честное слово Шико! Посмотри-ка на мою спину, любезный друг, — она у меня что-то сильно болит.

И Шико склонился перед мэтром Бономе, чтобы плечи его оказались на уровне глаз кабатчика.

Куртка между лопатками была продырявлена, и в прорехе алело круглое пятно крови размером с серебряный экю.

— Кровь! — вскричал Бономе. — Кровь! Вы ранены!

— Подожди, подожди.

И Шико снял куртку, а затем рубаху.

— Теперь погляди!

— Ах, там у вас кольчуга, какое счастье, дорогой господин Шико, — так, значит, негодяй хотел вас убить?

— Бог ты мой, не сам же я развлекался, нанося себе удар кинжалом между лопатками! Что ты там видишь?

— Одно звено кольчуги пробито.

— Он добросовестно поработал, наш дорогой капитан. Кровь есть?

— Да, под кольчугой много крови.

— Давай-ка ее снимем.

Шико снял кольчугу, и обнажился его торс, состоявший, похоже только из костей, натянутых на кости мышц и натяну той на мышцы кожи.

— Ах, господин Шико, там пятно величиной с тарелку.

— Да, ты прав, тут кровоподтек, подкожное кровоизлияние, как говорят врачи. Возьми-ка чистую белую тряпку, смешай в стакане равные доли чистого оливкового масла и винного осадка и промой это место, приятель, промой.

— Но труп, дорогой господин Шико, труп, что мне с ним делать?

— Это тебя не касается.

— Как так не касается?

— А вот так. Дай мне чернил, перо и бумагу.

— Сию минуту, дорогой господин Шико.

И Бономе выбежал за перегородку.

Шико, видимо, не желавший терять ни одного мгновения, разогрел на лампе кончик тонкого ножа и разрезал посередине сургучную печать на конверте.

После чего он вынул из конверта письмо и прочитал его, проявляя все признаки живейшего удовлетворения.

Когда он заканчивал чтение, вошел мэтр Бономе с маслом, вином, пером и бумагой.

Шико разложил перо, бумагу и чернила на столе, подсел к нему, а спину свою стоически подставил Бономе.

Бономе понял, что это означает, и начал оттирать кровь.

Что касается Шико, то он, словно ему не раздражали болезненную рану, а приятно щекотали спину, переписывал письмо герцога де Гиза к сестре, сопровождая каждое слово своими замечаниями.

Письмо это гласило:

“Дорогая сестра!

Антверпенская экспедиция удалась для всех, кроме нас. Вам станут говорить, что герцог Анжуйский умер. Не верьте этому, он жив.

Жив , понимаете? В этом вся суть.

Одно это слово отделяет Лотарингский дом от французского престола вернее, чем самая глубокая пропасть.

Однако пусть это Вас не слишком тревожит. Я обнаружил, что два человеческих существа, которых полагал усопшими, еще живы, а жизнь этих двух существ может привести к смерти принца. Поэтому думайте только о Париже. Через шесть недель для Лиги наступит время действовать. Пусть же наши лигисты знают, что час близок, и будут наготове.

Войско собрано. Мы можем рассчитывать на двенадцать тысяч человек — верных и отлично снаряженных. Эту армию я приведу во Францию под предлогом защиты от немецких гугенотов, пришедших на помощь Генриху Наваррскому. Побью гугенотов и, вступив во Францию в качестве друга, буду действовать как хозяин”.

— Эге! — произнес Шико.

— Вам больно, сударь? — произнес Бономе, перестав растирать спину Шико.

— Да, друг любезный.

— Стану тереть полегче, будьте покойны.

Шико продолжал чтение.

“P.S. Полностью одобряю Ваш план относительно Сорока пяти. Позвольте только сказать Вам, милая сестрица, что Вы окажете этим головорезам больше чести, чем они заслуживают…”

— Черт побери! — прошептал Шико. — Это уже темновато.

И он перечитал:

“Полностью одобряю Ваш план относительно Сорока пяти…”

“Какой такой план?” — подумал Шико.

И он прочел еще раз:

“P.S. Полностью одобряю Ваш план относительно Сорока пяти. Позвольте только сказать Вам, милая сестрица, что Вы окажете этим головорезам больше чести, чем они заслуживают”.

“Какой именно чести?”

Он повторил:

“…Чем они заслуживают.

Ваш любящий брат Генрих де Гиз”.

— Ладно, — сказал Шико, — все ясно, кроме постскриптума. Что ж, обратим на него особое внимание.

— Дорогой господин Шико, — решился наконец заговорить Бономе, видя, что Шико перестал писать, хотя, может быть, еще размышлял о прочитанном, — дорогой господин Шико, вы еще не сказали мне, как я должен поступить с этим трупом.

— Дело очень простое.

— Для вас, как человека крайне изобретательного, наверно, простое, но для меня?

— Ну, представь себе, например, что этот бедняга капитан затеял на улице ссору со швейцарцами или рейтарами и его принесли к тебе раненым. Ты ведь не отказался бы его принять?

— Нет, конечно. Разве что вы бы запретили мне это, дорогой господин Шико.

— Предположим, что, лежа тут, в уголке, он, несмотря на все твои старания, перешел все же в лучший мир, так сказать, у тебя на руках. Это было бы несчастье, вот и все, правда?

— Разумеется.

— Вместо упреков ты заслужил бы похвалы за свою добродетельность. Предположим еще, что, умирая, бедняга капитан произнес столь хорошо известное тебе имя настоятеля обители святого Иакова у Сент-Антуанских ворот.

— Дона Модеста Горанфло? — с удивлением вскричал Бономе.

— Да, дона Модеста Горанфло. Ну вот: ты предупреждаешь дона Модеста, тот поспешно является к тебе, и так как в одном из карманов убитого находят его кошелек — понимаешь, важно, чтобы нашли его кошелек, предупреждаю тебя об этом, — и так как в одном из карманов убитого находят его кошелек, а в другом вот это письмо, никому не приходит на ум никаких подозрений.

— Понимаю, дорогой господин Шико.

— Более того, вместо наказания ты получишь награду.

— Вы великий человек, дорогой господин Шико. Бегу сейчас в монастырь.

— Да подожди ты, черт возьми. Я же сказал — кошелек и письмо.

— Ах да, письмо, оно у вас?

— Вот именно. Не надо говорить, что оно было кем-то прочитано и переписано.