Александр Дюма - Дюма. Том 05. Графиня де Монсоро

— Что ж, сударь, — сказала Диана, — как вам будет угодно.

— Мне угодно так. Готовьтесь к отъезду, будьте добры.

— Собраться мне недолго, сударь, но нельзя ли узнать, чем вызвано столь внезапное решение?

— Я вам отвечу, сударыня, тогда, когда у вас больше не будет цветов, чтобы показывать их принцу, либо тоща, когда мне прорубят везде достаточно широкие двери, чтобы мои носилки могли проходить повсюду.

Диана поклонилась.

— Но, сударыня… — начал Реми.

— Так угодно графу, — ответила Диана, — мой долг — повиноваться.

И Реми понял по незаметному знаку молодой женщины, что его вмешательство неуместно.

Он лишь пробормотал себе под нос:

— Они доконают его, а потом люди скажут, что во всем виновата медицина.

Между тем герцог Анжуйский готовился покинуть Меридор.

Он изъявил барону свою глубокую благодарность за прием и вскочил на коня.

В этот момент показалась Гертруда. Она громко сообщила герцогу, что ее госпожа, занятая возле графа, не будет иметь честь засвидетельствовать ему свое почтение, и тихонько шепнула Бюсси, что Диана вечером уезжает.

Герцог и его свита отбыли.

Надо сказать, что герцог не отличался сильной волей, он был подвластен минутным прихотям.

Диана, суровая, недоступная, ранила его чувства и отвращала его от Анжу. Диана, приятно улыбающаяся, была приманкой, удерживала его в этом краю.

Не зная еще о решении, принятом главным ловчим, герцог всю дорогу размышлял о том, как опасно будет слишком быстро пойти на уступки королеве-матери.

Бюсси предвидел все это и потому весьма рассчитывал теперь на желание принца задержаться в Анжу.

— Послушай, Бюсси, я вот о чем думаю…

— Да, ваше высочество, о чем же? — отозвался граф.

— О том, что не следует мне сразу же соглашаться с доводами моей матушки.

— Ваша правда. Она и так уже считает себя великим политиком.

— Понимаешь, если мы попросим ее подождать неделю или, вернее, протянем с неделю, устроим несколько празднеств, на которые пригласим наше дворянство, мы тем самым покажем матушке, как мы сильны.

— Великолепная мысль, ваше высочество. Однако, мне кажется…

— Я останусь здесь на неделю, — сказал герцог, — и благодаря этой отсрочке вырву у нее новые уступки, помяни мое слово.

Бюсси, казалось, погрузился в глубокие размышления.

— Ив самом деле, ваше высочество, вырывайте, вырывайте, но смотрите, как бы от этой отсрочки ваши дела, вместо того чтобы пойти в гору, не пострадали. Король, например…

— Что король?

— …король, не зная ваших намерений, может рассердиться, он очень вспыльчив, король.

— Ты прав, надо послать кого-нибудь к брату, чтобы приветствовать его от моего имени и сообщить, что я возвращаюсь; так я заполучу ту неделю, в которой нуждаюсь.

— Да, но этот кто-нибудь очень рискует, — сказал Бюсси.

Герцог Анжуйский улыбнулся своей кривой улыбкой.

— В том случае, если я переменю свои планы, не так ли?

— Да. Ибо, несмотря на обещание, данное вашему брату, вы их перемените, коль скоро ваши интересы того потребуют, не правда ли?

— Еще бы, черт побери!

— Очень хорошо. И тогда вашего посланника отправят в Бастилию.

— Мы не скажем ему, зачем он едет, просто дадим ему письмо.

— Напротив, — возразил Бюсси, — не давайте ему письма и скажите.

— Но тогда никто не захочет взять на себя это поручение.

— Полноте!

— Ты знаешь человека, который за это возьмется?

— Да, знаю одного.

— Кто он?

— Это я, ваше высочество.

— Ты?

— Да, я. Мне нравятся трудные поручения.

— Бюсси, милый Бюсси, — вскричал герцог, — если ты это сделаешь, можешь рассчитывать на мою вечную признательность!

Бюсси улыбнулся: он знал пределы этой признательности.

Герцог решил, что Бюсси колеблется.

— И я дам тебе десять тысяч экю на покрытие издержек в пути, — прибавил он.

— Ваше высочество, помилосердствуйте, разве за такое платят!

— Значит, ты едешь?

— Еду.

— В Париж?

— В Париж.

— А когда?

— Когда вам будет угодно, черт побери!

— Чем раньше, тем лучше.

— Разумеется. Ну и?

— Ну…

— Сегодня вечером, если желаете, ваше высочество.

— Храбрый, милый Бюсси, ты действительно согласен?

— Согласен ли я? — переспросил Бюсси. — Но вы ведь прекрасно знаете: чтобы сослужить службу вашему высочеству, я пошел бы и в огонь. Значит, договорились. Я уезжаю сегодня вечером. А вы тут веселитесь и заполучите для меня у королевы-матери какое-нибудь миленькое аббатство.

— Я уже об этом думал, друг мой.

— Тоща прощайте, ваше высочество.

— Прощай, Бюсси! Да! Не забудь об одной вещи.

— О какой, ваше высочество?

— Проститься с королевой-матерью.

— Почту за честь.

И действительно, Бюсси, еще более беспечный, веселый и живой, чем школьник, которому колокольчик возвестил о наступлении перемены, нанес визит Екатерине и приготовился выехать тотчас же, как придет сигнал об отъезде из Меридора.

Сигнала пришлось ждать до следующего утра. Монсоро очень ослабел после пережитых волнений и согласился, что ему необходимо этой ночью отдохнуть.

Но около семи часов тот же конюх, который приносил письмо от Сен-Люка, сообщил, что, несмотря на слезы старого барона и возражения Реми, граф отбыл в Париж на носилках. Носилки верхами сопровождали Диана, Реми и Гертруда.

Несли носилки восемь крестьян, которые должны были сменяться через каждое пройденное лье.

Бюсси только и ждал этого сообщения. Он вскочил на коня, оседланного еще накануне вечером, и поскакал в том же направлении.

После отъезда Екатерины король, как бы он ни полагался на это посольство, король, повторяем мы, думал лишь о том, как подготовиться к возможной войне с братом.

Он по опыту знал о злом гении династии Валуа. Ему было известно, на что способен претендент на корону — новый человек, выступающий против ее законного обладателя, то есть против человека скучающего и пресыщенного.

Он забавлялся или, вернее, скучал, как Тиберий, составляя вместе с Шико проскрипционные списки, куда вносились в алфавитном порядке все те, кто не выказывал горячего желания встать на сторону короля.

С каждым днем эти списки становились все длиннее и длиннее.

И каждый день король вписывал в них имя господина де Сен-Люка на “С” и на “Л”, то есть два раза вместо одного.

Оно и понятно, гнев короля против бывшего фаворита исподволь подогревался придворными сплетнями, коварными намеками его приближенных и их суровыми обличительными речами по адресу супруга Жанны де Коссе, бегство которого в Анжу с той самой минуты, как туда сбежал и герцог, следовало расценивать уже как измену.