Александр Дюма - Дюма. Том 04. Королева Марго

— Дьявольщина! Для меня вы будете, как всегда, обожаемой! — сказал Коконнас. — Я стану это говорить от всего сердца, и будь при этом хоть тридцать поляков, сарматов и прочих гиперборейских варваров, я их заставлю признать вас королевой всех красавиц!

— Эй, эй! Коконнас! Легче, легче, — сказал Ла Моль. — А королева Маргарита?

— О, я не откажусь от своих слов, — ответил Коконнас свойственным ему чуть шутовским тоном, — ее светлость Анриетта — королева всех красавиц, ее величество Маргарита — краса всех королев.

Но что бы Коконнас ни говорил, что бы он ни делал, он весь был поглощен счастьем вновь видеть Ла Моля и не сводил с него глаз.

— Идемте, идемте, краса всех королев! — говорила герцогиня Неверская. — Оставим этих безупречных друзей поговорить наедине; им столько надо сказать друг другу, что они будут перебивать наш разговор. Уйти от них нам нелегко, но, уверяю вас — это единственное средство совершенно вылечить графа Аннибала. Согласитесь, милая королева, ради меня: я имею глупость любить эту буйную голову, как ее называет его же друг Ла Моль.

Маргарита шепнула несколько слов на ухо Ла Молю, которому, несмотря на все его стремление вновь увидеться с Коконнасом, теперь хотелось, чтобы нежность друга была не так обременительна… А в это время сам Коконнас старался при помощи всевозможных уверений вернуть на уста Анриетты ясную улыбку и ласковую речь, чего и добился без особого труда. После этого обе дамы проследовали в столовую, где был накрыт ужин.

Два друга остались наедине. Само собой разумеется, что первое, о чем Коконнас расспросил своего друга, это о подробностях рокового вечера, который едва не стоил Ла Молю жизни; и чем больше он узнавал из рассказа друга, тем сильнее его охватывала дрожь, а, как известно, пьемонтца взволновать рассказом было не так-то просто.

— Почему ты бежал куда глаза глядят и причинил мне столько горя, а не укрылся у нашего покровителя? Ведь герцог защищал тебя, он бы тебя и спрятал. Я бы жил вместе с тобой, сделал бы вид, что горюю, и таким способом провел бы всех придворных дураков.

— У нашего покровителя? — тихо спросил Ла Моль. — У герцога Алансонского?

— Ну да. Судя по его разговорам, я думал, что он спас тебе жизнь.

— Жизнь мне спас король Наваррский, — ответил Ла Моль.

— Вот оно что! — сказал Коконнас. — А ты уверен в этом?

— Вполне!

— Что за добрый, что за прекрасный король! А какое же участие принимал в этом деле герцог Алансонский?

— У него-то в руках и был шнурок, чтобы задушить меня.

— Дьявольщина! — воскликнул Коконнас. — Л а Моль, ты уверен в том, что говоришь? Как, этот бледный герцог, щенок, мозгляк, хотел задушить моего друга! Дьявольщина! Завтра скажу ему, что я думаю об этом.

— Ты с ума сошел!

— Да, верно, он, пожалуй, начнет заново… Да все равно, этому не бывать!

—. Ну-ну, Коконнас, успокойся и не забудь, что пробило половину двенадцатого, а ты сегодня на дежурстве.

— Плевать мне на его службу! Пускай его ждет! Моя служба! Чтобы я служил человеку, который держал в руках веревку для тебя!.. Ты шутишь?.. Нет!.. Это судьба! Так предначертано, что я должен был вновь встретиться с тобой и больше уж не расставаться. Я остаюсь здесь.

— Подумай, несчастный! Ведь ты не пьян.

— К счастью; будь я пьян, я бы поджег Лувр.

— Послушай, Аннибал, будь благоразумен. Ступай в Лувр. Служба — вещь священная.

— Идем вместе.

— Немыслимо.

— Разве они еще думают тебя убить?

— Едва ли. Я слишком мало значу, чтобы против меня был настоящий заговор, какое-нибудь твердое решение. Нашла прихоть — и захотелось меня убить, вот и все. Владыки были просто в веселом настроении!

— А чем ты занимаешься?

— Я? Ничем. Брожу, шатаюсь, где придется.

— Ладно! Я тоже буду шататься вместе с тобой. Прекрасное занятие! К тому же, если кто нападет, нас будет двое, и мы покажем, где раки зимуют. Пусть только явится это насекомое, твой герцог! Я его пришпилю к стене, как бабочку!

— Тогда хоть попроси его дать тебе отставку.

— Да, окончательно!

— В таком случае предупреди его, что ты с ним расстаешься.

— Совершенно верно. Согласен. Сейчас напишу ему.

— Знаешь, Коконнас, это будет слишком неучтиво — писать письмо принцу крови.

— Принцу крови! Какой крови? Крови моего друга! Погоди у меня, — крикнул Коконнас, трагически вращая глазами, — погоди! Стану я еще соблюдать с ним этикет!

"Ив самом деле, — подумал Ла Моль, — через несколько дней ему не будет дела ни до принца, ни до кого другого; ведь мы возьмем его с собой, если он захочет ехать с нами".

Коконнас вооружился пером и, не встречая больше сопротивления со стороны своего друга, тут же сочинил образчик красноречия, прилагаемый здесь для прочтения:

"Ваше высочество!

Несомненно, что человек, столь начитанный в произведениях античной древности, как Ваша светлость, знаком с трогательной повестью об Оресте и Пиладе, двух героях, славных своей несчастною судьбой и своей дружбой. Мой друг Ла Моль несчастен не менее Ореста, а нежное чувство дружбы знакомо мне не меньше, чем Пиладу. А друг мой в данную минуту занят такими важными делами, которые требуют моего содействия. Мне невозможно его бросить. Ввиду этого я, с разрешения Вашего высочества, ухожу в отставку, решив связать свою судьбу с судьбою моего друга, куда бы она меня ни повела. Теперь Вашей светлости понятно, сколь велика сила, отрывающая меня от службы Вашему высочеству, в рассуждении чего я не отчаиваюсь получить Ваше прощение и решаюсь с почтительностью именовать себя по-прежнему — Вашего королевского высочества нижайшим и покорнейшим слугой Аннибалом графом де Коконнасом, неразлучным другом графа де Ла Моля".

Закончив это образцовое произведение, Коконнас прочел его вслух Ла Молю, который только пожал плечами.

— Что скажешь? — спросил Коконнас, не заметив или сделав вид, что не заметил этого жеста.

— Скажу, что герцог Алансонский только посмеется над нами.

— Над нами?

— Над обоими.

— По-моему, это все же лучше, чем душить нас по-одному.

— У него одно не помешает другому, — смеясь, ответил Ла Моль.

— Э, пускай! Будь что будет; а письмо отправлю завтра утром! Куда же мы отсюда пойдем спать?

— К мэтру Ла Юрьеру. Знаешь, туда, в ту комнатку, где ты хотел пырнуть меня кинжалом, когда мы еще не были Орестом и Пиладом.

— Ладно, я, кстати, отправлю свое письмо с нашим хозяином.

В эту минуту панно опять раздвинулось.

— Как себя чувствуют Орест и Пилад? — спросили в один голос дамы.

— Дьявольщина! Мы умираем от голода и от любви!

На следующее утро мэтр Ла Юрьер действительно отнес в Лувр всеподданнейшее послание графа Аннибала де Коконнаса.