Александр Дюма - Дюма. Том 04. Королева Марго

— Герцог Алансонский тут ни при чем, — перебил его председатель, — дело идет о его величестве…

— Я уже сказал вам, что я его покорнейший слуга, — ответил Коконнас с очаровательной развязностью, принимая небрежную позу.

— Если вы, как утверждаете, действительно слуга его величества, то не скажете ли суду, что вам известно о чародейской статуэтке?

— А! Вот оно что! Как видно, мы опять принимаемся за статуэтку?

— Да, месье, а вам это не нравится?

— Совсем напротив! Это мне более по вкусу. Спрашивайте.

— Почему эта статуэтка оказалась у господина де Ла Моля?

— У господина де Ла Моля? Вы хотите сказать: у Рене?

— Вы, значит, признаете, что она существует?

— Пусть мне ее покажут.

— Вот она. Это та самая, которая вам известна?

— И очень хорошо.

— Секретарь, запишите, — сказал председатель. — Обвиняемый признался, что видел эту статуэтку у господина де Ла Моля.

— Нет-нет, — возразил Коконнас, — давайте не путать! Видел у Рене.

— Пусть будет — у Рене. Когда?

— Единственный раз, когда я и граф де Л а Моль были у Рене.

— Вы, значит, признаете, что вместе с господином де Ла Молем были у Рене?

— Я этого никогда не скрывал.

— Секретарь, запишите: обвиняемый признался, что был у Рене с целью колдовства.

— Эй-эй! Потише, потише, господин председатель! Умерьте ваш пыл, будьте любезны, об этом я не говорил ни звука.

— Вы отрицаете, что были у Рене с целью колдовства?

— Отрицаю. Колдовство имело место случайно, без предварительного умысла.

— Но оно имело место?

— Я не могу отрицать того, что происходило нечто похожее на ворожбу.

— Секретарь, пишите: обвиняемый признался, что у Рене имела место ворожба против жизни короля.

— Как — против жизни короля? Это мерзкая ложь! Никогда никакой ворожбы против жизни короля не было!

— Вот видите, господа, — сказал Ла Моль.

— Молчать! — приказал председатель; затем, обернувшись к секретарю, продолжал: — Против жизни короля. Записали?

— Да нет же, нет, — возразил Коконнас. — Дай статуэтка изображает вовсе не мужчину, а женщину.

— Что я вам говорил, господа? — вмешался Ла Моль.

— Господин де Ла Моль, вы будете отвечать, когда вас спросят, — заметил ему председатель, — но не мешайте допросу других. Итак, вы утверждаете, что это женщина?

— Конечно, утверждаю.

— Почему же на ней корона и королевская мантия?

— Да очень просто, — отвечал Коконнас, — потому что она…

Ла Моль встал с места и приложил палец к губам.

"Верно, — подумал Коконнас. — Но что бы такое рассказать, что удовлетворило бы господ судей?"

— Вы продолжаете настаивать, что эта статуэтка изображает женщину?

— Да, разумеется, настаиваю.

— Но отказываетесь говорить, кто эта женщина.

— Это моя соотечественница, — вмешался Ла Моль, — которую я любил и хотел, чтобы и она меня полюбила.

— Допрашивают не вас, господин де Ла Моль, — воскликнул председатель. — Молчите, или вам заткнут рот.

— Заткнут рот?! — воскликнул Коконнас. — Как вы сказали, господин судья? Заткнут рот моему другу?.. Дворянину? Ну-ка!..

— Введите Рене, — распорядился главный прокурор Лагель.

— Да-да, введите Рене, — сказал Коконнас, — посмотрим, кто будет прав: вы трое или мы двое…

Рене вошел, бледный, постаревший, почти неузнаваемый, согбенный под гнетом преступления, которое он собирался совершить, — еще более тяжкого, чем совершенные им раньше.

— Мэтр Рене, — спросил председатель, — узнаете ли вы вот этих двух обвиняемых?

— Да, месье, — ответил Рене голосом, выдававшим сильное волнение.

— Где вы их видели?

— В разных местах, в том числе и у меня.

— Сколько раз они у вас были?

— Один раз.

По мере того как Рене говорил, лицо Коконнаса все больше прояснялось; лицо Ла Моля, наоборот, оставалось строгим, как будто он предчувствовал дальнейшее.

— По какому поводу они были у вас?

Рене, казалось, поколебался одно мгновение.

— Чтобы заказать восковую фигурку, — ответил он.

— Простите, простите, мэтр Рене, — вмешался Кокон-нас, — вы ошибаетесь.

— Молчать! — сказал председатель; затем, обращаясь к Рене, спросил: — Эта фигурка изображает мужчину или женщину?

— Мужчину, — ответил Рене.

Коконнас подскочил, как от электрического разряда.

— Мужчину?! — вскричал он.

— Мужчину, — повторил Рене, но таким слабым голосом, что даже председатель едва расслышал его ответ.

— А почему у статуэтки на плечах мантия, а на голове корона?

— Потому что статуэтка изображает короля.

— Подлый лжец! — воскликнул Коконнас в бешенстве.

— Молчи, молчи, Коконнас, — прервал его Ла Моль, — пусть говорит: каждый волен губить свою душу.

— Но не тело других, дьявольщина! — возразил Коконнас.

— А что обозначает стальная иголка в сердце статуэтки и буква "М" на бумажном флажке? — спросил председатель.

— Иголка уподобляется шпаге или кинжалу, буква "М" обозначает "смерть".

Коконнас хотел броситься на Рене и задушить его, но четыре конвойных удержали пьемонтца.

— Хорошо, — сказал прокурор Лагель, — для суда достаточно этих сведений. Отведите узников в камеры ожидания.

— Нельзя же слушать такие обвинения и не протестовать! — воскликнул Коконнас.

— Протестуйте, месье, никто вам не мешает. Конвойные, вы слышали?

Конвойные навалились на обвиняемых и вывели их — Ла Моля в одну дверь, Коконнаса — в другую.

Затем прокурор поманил рукой человека, которого Коконнас заметил в темной глубине зала, и сказал ему:

— Не уходите, мэтр, у вас будет работа в эту ночь.

— С кого начать, месье? — спросил человек, почтительно снимая колпак.

— С этого, — сказал председатель, показывая на Ла Моля, удалявшегося в сопровождении двух конвойных. Затем председатель подошел к Рене, который с трепетом ожидал, что его опять отведут в Шатле, куда он был заключен.

— Прекрасно, месье, — сказал ему председатель, — будьте покойны — ее величество королева и его величество король будут поставлены в известность о том, что раскрытием истины в этом деле они обязаны только вам.

Когда Коконнаса отвели в другую камеру, замкнули за ним дверь и он оказался наедине с самим собой, то воодушевление, которое поддерживалось в нем борьбой с судьями и злостью на Рене, сразу исчезло, и грустные мысли стали тесниться в его голове.

"Мне думается, — говорил он сам с собой, — все оборачивается самым скверным образом, сейчас бы самое время побывать в часовне. Того гляди, приговорят нас к смерти; а то, что они сейчас выносят нам смертный приговор, не подлежит сомнению. Побаиваюсь я этих смертных приговоров при закрытых дверях в крепости, да еще со стороны таких противных рож, как те, что сидели перед нами. Они серьезно намерены отрубить нам головы… Гм-гм!.. Я возвращаюсь к своей прежней мысли — пора идти в часовню".