Александр Дюма - Дюма. Том 04. Королева Марго

Генрих молчал.

— Пойми же меня, Анрио! — воскликнул Карл.

— Я понял, сир…

— И что же?

— Ваше величество, я не представляю себе, почему бы королю Наваррскому не поступить так же, как поступили столько дворян и простых людей. В конце концов, все эти несчастные гибнут потому, что им предложили то, что ваше величество предлагает мне, а они это отвергли так же, как отвергаю я.

Карл схватил зятя за руку и остановил на нем свой, обычно тусклый, а теперь затравленный взгляд.

— Ах, так ты воображаешь, что я брал на себя труд предлагать католичество тем, кого сейчас режут? — спросил Карл.

— Ваше величество, — сказал Генрих Наваррский, освобождая свою руку, — когда придется умирать, ведь вы умрете в вере своих отцов?

— Да, черт побери! А ты?

— Я тоже, — ответил Генрих.

Карл взвыл от ярости и дрожавшей рукой схватил лежащую на столе аркебузу. Генрих Наваррский прижался к стене, пот выступил у него на лбу от смертельной истомы, но благодаря огромной силе самообладания внешне он был спокоен и следил за всеми движениями страшного монарха, застыв на месте, как птица, завороженная змеей.

Карл взвел курок аркебузы и в слепой ярости топнул ногой.

— Принимаешь мессу? — крикнул он, ослепляя Генриха сверканием рокового оружия.

Генрих молчал.

Карл потряс своды Лувра самым ужасным ругательством, какое когда-либо произносилось здесь, и лицо его из бледного сделалось зеленоватым.

— Смерть, месса или Бастилия! — крикнул он, прицеливаясь в Генриха.

— О сир! Неужели вы убьете меня, вашего брата?

Генрих Наваррский, с исключительным присутствием духа, составлявшим одно из главных его природных качеств, воздержался от прямого ответа на вопрос Карла, сознавая, что отрицательный ответ повлечет за собою смерть. "

Как это бывает, вслед за сильным припадком ярости начался спад: Карл не повторил своего вопроса; с минуту он только глухо хрипел, затем повернулся к открытому окну и прицелился в какого-то человека, бежавшего по набережной на той стороне реки.

— Надо же мне кого-нибудь убить! — крикнул он, бледный как смерть, с налитыми кровью глазами.

Он выстрелил и уложил бежавшего на месте. Генрих невольно охнул.

Тогда Карл в страшном возбуждении начал безостановочно перезаряжать свою аркебузу и стрелять, радостно вскрикивая при каждом удачном выстреле.

"Я погиб, — подумал король Наваррский, — как только ему не в кого будет стрелять, он убьет меня".

Вдруг сзади них раздался голос:

— Ну как? Свершилось?

Это была Екатерина, которая вошла неслышно, под гром последнего выстрела.

— Нет, тысяча чертей! — заорал Карл, швыряя на пол аркебузу. — Нет! Упрямец не хочет!..

Екатерина не ответила, а медленно перевела взгляд на Генриха Наваррского, стоявшего так же неподвижно, как одна из фигур на гобелене, к которому он прислонился. Потом Екатерина снова посмотрела на Карла, будто спрашивая взглядом: "Тогда почему он жив?"

— Он жив… Он жив… — заговорил Карл, прекрасно поняв значение ее взгляда, и без колебаний ответил на него: — Он жив, потому что он мой родственник.

Екатерина усмехнулась.

Генрих заметил ее усмешку и понял, что ему надо бороться прежде всего с Екатериной.

— Мадам, — сказал он, — я хорошо вижу: все это — дело ваших рук, а не моего шурина Карла; вам пришла в голову мысль заманить меня в ловушку; вы задумали сделать из вашей дочери приманку, чтобы погубить нас всех; вы разлучили меня с моей женой, чтобы избавить ее от неприятного зрелища, чтобы она не видела, как будут убивать меня у нее на глазах.

— Да, но этого не будет! — раздался чей-то прерывистый и страстный голос, который ободрил Генриха, но заставил вздрогнуть Карла от неожиданности, а королеву-мать от ярости.

— Маргарита! — воскликнул Генрих.

— Марго! — произнес Карл.

— Дочь! — прошептала Екатерина.

— Сир, — обратилась Маргарита к мужу, — вы правы и неправы; правы в том, что я действительно оказалась орудием для того, чтобы погубить всех вас; неправы — поскольку я не знала, что вас ждет гибель. Сама я жива только благодаря случайности, а может быть, — забывчивости моей матери; но как только я узнала о грозящей вам опасности, я тотчас вспомнила о своем долге. А долг жены — разделять судьбу своего мужа. Изгонят вас — я пойду в изгнание; заключат вас в тюрьму — я пойду в тюрьму; убьют вас — я приму смерть.

Она протянула мужу руку, и он сжал ее с чувством признательности, если не любви.

— Бедняжка Марго, лучше бы ты уговорила его стать католиком, — сказал Карл.

— Ваше величество, поверьте мне, — ответила Маргарита со свойственным ей достоинством, — ради самого себя не требуй подлости от члена королевской семьи.

Екатерина многозначительно взглянула на короля Карла. Маргарита поняла страшную мимику королевы-матери так же хорошо, как и Карл.

— Брат, — воскликнула она, — вспомните, что вы сами сделали его моим мужем!

Карл, под действием властного взгляда матери и умоляющих глаз сестры, одну минуту был в нерешительности; в конце концов Ормузд взял верх над Ариманом.

— Мадам, — сказал он на ухо Екатерине, — Марго действительно права, и Анрио — мой зять.

— Да, — ответила сыну, и тоже на ухо, Екатерина, — да… Но если бы он не был зятем?

Возвратясь в свои покои, Маргарита тщетно пыталась разгадать смысл того, что шепотом сказала Карлу королева-мать и почему ее слова сразу прекратили ужасное обсуждение вопроса жизни или смерти короля Наваррского, которое она застала. Часть утра Маргарита посвятила заботам о раненом Ла Моле, а другую часть — тому, чтобы угадать слова Екатерины; но ум ее отказывался от решения такой задачи.

Король Наваррский остался в Лувре пленником. Преследование гугенотов продолжалось. За ужасной ночью наступил день еще более мерзких избиений. Колокола били не набат, а вызванивали Те Deum [3] Молитва в католической обедне: "Тебя, Бога, славим…" , но звуки меди, радостно разносившиеся над сценами убийства и пожаров, казались при свете солнца даже унылее, чем мрачный звон, гудевший в темноте предшествующей ночи. К утру обнаружилось одно необычайное явление: в эту ночь боярышник, обычно расцветающий весной и теряющий в июне душистый свой наряд, расцвел еще раз. Католики признали это чудом, разнесли весть об этом по городу и, сделав Бога своим сообщником, устроили церковный ход с крестами и хоругвями к кладбищу Невинно убиенных, где вдруг расцвел боярышник. Это как бы небесное благословение на происходящую резню подогрело рвение убийц. И в то время когда весь город, каждая улица, каждая площадь, каждый перекресток становились ареною убийства, Лувр уже стал братскою могилой всех протестантов, оказавшихся там в момент сигнала; в живых остались только король Наваррский, принц Конде и Ла Моль.