Александр Дюма - Дюма. Том 02. Асканио

И вот, вопреки мрачным пророчествам Паголо, металл снова начал плавиться. Чтобы ускорить этот процесс, Бенвенуто время от времени бросал в печь кусочки свинца и длинным железным шестом перемешивал расплавленную бронзу до тех пор, пока, выражаясь его собственными словами, "металлический труп" не стал оживать. А вместе с ним ожил и сам художник: он повеселел и не ощущал больше ни лихорадки, ни слабости.

Наконец металл закипел и поднялся. Бенвенуто открыл отверстие в форме и велел вышибить втулки плавильной печи, что и было немедленно сделано. Но, по-видимому, этой нечеловеческой работе суждено было до самого конца походить на битву титанов. В самом деле, когда втулки были вынуты, Челлини заметил, что металл не только течет слишком медленно, но что его, пожалуй, не хватит. И тут ваятеля осенила блестящая мысль — одна из тех, что приходят только гениям.

— Пусть несколько человек останутся здесь, все остальные за мной! — скомандовал он.

И в сопровождении пяти подмастерьев он побежал в Нельский замок. Через несколько минут они вышли оттуда, нагруженные серебряной и оловянной посудой, слитками, незаконченными рукомойниками, кувшинами, кружками. По знаку Бенвенуто подмастерья бросали свою драгоценную ношу в печь, которая мгновенно пожирала все — бронзу, свинец, серебро, металлические болванки, тончайшие чеканные изделия, — с таким же равнодушием, с каким она пожрала бы и самого ваятеля, вздумай он броситься в огонь.

Благодаря добавке бронза скоро стала жидкой и, словно раскаявшись в своем упорном нежелании плавиться, стремительно потекла в форму. Наступил момент напряженного ожидания, сменившегося щемящим душу страхом: Бенвенуто заметил, что вся бронза вытекла, а уровень расплавленного металла все еще не доходит до отверстия формы. Он опустил в сплав длинный шест и с волнением убедился, что голова Юпитера заполнена.

Великий мастер упал на колени и возблагодарил Всевышнего. Юпитер, который должен спасти Асканио и Коломбу, закончен и, даст Бог, получился удачно. Однако Бенвенуто мог убедиться в этом только на следующий день.

Легко понять, как тревожно прошла для него ночь. Несмотря на усталость, он едва забылся сном, но и сон не принес ему облегчения. Стоило художнику закрыть глаза, как действительный мир сменялся миром фантазии. Он видел своего Юпитера, повелителя богов, красу и гордость Олимпа, таким же кривобоким, как Вулкан, и никак не мог понять, почему это случилось: виновата ли форма или неправильным был самый процесс литья? Его ли это ошибка или насмешка судьбы? Он чувствовал стеснение в груди, в висках бешено стучало, и он то и дело просыпался в холодном поту, с сильно бьющимся сердцем. Сперва он не мог понять, явь это или сон. Потом вспомнил, что его Юпитер все еще покоится в форме, как неродившееся дитя — в чреве матери. Он перебирал в уме все принятые накануне меры предосторожности и призывал Бога в свидетели, что старался не только создать шедевр, но и совершить доброе дело.

Наконец, немного успокоенный, он засыпал, сломленный усталостью, но лишь затем, чтобы увидеть сон еще мучительнее, еще кошмарнее прежнего.

Как только рассвело, Бенвенуто вскочил с постели, оделся и минуту спустя уже был в мастерской.

Бронза, очевидно, еще недостаточно остыла, и не стоило ее обнажать, но художнику не терпелось посмотреть, удалась статуя или нет, и, будучи не в силах удержаться, он стал освобождать голову Юпитера от формы. Дотронувшись до нее, он смертельно побледнел.

— Фи полен, сутарь? — раздался рядом голос Германа. — Фам лутше лешать ф постель.

— Ты ошибаешься, друг мой, — отвечал Бенвенуто, удивившись, что видит его на ногах так рано. — Наоборот, это в постели я умирал. А ты-то зачем поднялся в такую рань?

— Я хотил покулять, сутарь. Я ошень люплю покулять, — пролепетал Герман, покраснев до корней волос. — Хотите, сутарь, я фам помокать?

— Нет-нет! — вскричал Бенвенуто. — Никто не прикоснется к форме, кроме меня!

И он принялся осторожно снимать куски формы с головы статуи. Только по счастливой случайности, но художнику все же хватило металла. Не приди ему в голову удачная мысль бросить в печь все свое серебро — кувшины, блюда, кружки, — Юпитер остался бы без головы.

Но, к счастью, голова вышла на славу.

Вид ее приободрил Челлини. Он принялся обнажать всю статую, снимая с нее форму, словно чешую, и наконец Юпитер явился взглядам присутствовавших во всем своем величии, как и подобает олимпийскому богу. На бронзовом теле статуи не оказалось ни малейшего изъяна, и, когда упал последний кусок обожженной глины, у подмастерьев, вырвался крик восторга. А Бенвенуто, поглощенный мыслями о своем успехе, до сих пор даже не замечал их присутствия. Но, услышав этот крик, художник почувствовал себя Богом. Он поднял голову и с гордой улыбкой произнес:

— Посмотрим, решится ли король отказать в милости человеку, создавшему такую статую!

И тотчас же, словно раскаявшись в своем тщеславии, которое, как мы знаем, было ему свойственно, Бенвенуто упал на колени и, сложив руки, громко прочитал благодарственную молитву. Едва он кончил молиться, в комнату вбежала Скоццоне и сообщила, что его желает видеть госпожа Обри; у нее для художника письмо, которое муж поручил ей передать в собственные руки Бенвенуто.

Челлини дважды заставил Скоццоне повторить имя посетительницы, ибо никак не предполагал, что у Жака Обри была законная супруга.

Тем не менее он уже вышел к ожидавшей его женщине, предоставив подмастерьям гордиться и восхищаться талантом своего учителя. Однако Паголо, приглядевшись повнимательнее, заметил на пятке статуи небольшой изъян; вероятно, что-нибудь помешало металлу проникнуть до самого дна формы.

В тот же день Бенвенуто сообщил Франциску I, что статуя готова, и спросил, когда король Олимпа может предстать пред очи короля Франции.

Франциск I ответил, что в четверг на следующей неделе они с императором Карлом V отправляются на охоту в Фонтенбло, и к этому дню статую следует установить в большой галерее дворца. Ответ был несколько сух: герцогиня д’Этамп явно настроила короля против художника.

То ли гордость, то ли вера в Бога помогла Бенвенуто сдержаться, но только он улыбнулся в ответ и сказал:

— Хорошо.

Наступил понедельник. Челлини погрузил статую на повозку и, вскочив на коня, решил сопровождать свое творение верхом — из страха, как бы с ним чего-нибудь не случилось.

В четверг, в десять часов утра, и ваятель, и произведение прибыли в Фонтенбло.