Джон Голсуорси - Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 9

Ноэль заметалась по подушке, словно ребенок в бреду, которому волосы попали в глазами рот.

— Ах, я не знаю; да и какое это имеет значение!

— А если в Кестрел? Может быть, тебе поехать туда? Твоя тетя… Я могу ей написать. — Ноэль несколько мгновений смотрела на него, охваченная, видимо, какой-то внутренней борьбой.

— Да, — сказала она наконец. — Я поеду. Но только если там не будет дяди Боба.

— Дядя может приехать сюда и пожить со мной. Она снова отвернулась к стене, голова ее судорожно заметалась по подушке.

— Мне все равно, — сказала она. — Куда угодно. Все равно.

Пирсон положил ледяную руку ей на лоб.

— Успокойся, — сказал он и опустился на колени у ее кровати. Милосердный отец, — зашептал он, — дай нам силы вынести это ужасное испытание. Возьми мое возлюбленное дитя под свою защиту и даруй ей мир; и дай мне уразуметь, что сделал я неправедного, в чем прегрешил пред тобой и ею. Очисти и укрепи мое дитя и меня.

Его мысли текли вместе с этой путаной, невнятной, отрывочной молитвой. Потом он услышал, как Ноэль сказала:

— Ты не согрешил. Почему ты говоришь о грехе? Это неправда! И не молись за меня, папа.

Пирсон встал и отошел от кровати. Ее слова ошеломили его, он боялся отвечать. Она опустила голову на подушку и лежала, уставившись глазами в потолок.

— У меня будет сын; значит, Сирил не совсем умер. И я не хочу, чтобы меня прощали.

Он смутно понимал, какой долгий и молчаливый процесс брожения мыслей и чувств происходил в ней, прежде чем она так ожесточилась; это ожесточение казалось ему чуть ли не богохульством. Но при всем смятении, царящем в его душе, он не мог не любоваться ее прекрасным лицом, округлыми линиями открытой шеи, вьющимися вокруг нее короткими кудряшками. Сколько страстной, протестующей жизненной силы чувствовалось в этой откинутой назад голове, мечущейся по горячей смятой подушке! Он продолжал молчать.

— Я хочу, чтобы ты знал, что во всем виновата я сама. Но я не могу притворяться. Конечно, я постараюсь причинять тебе как можно меньше горя. Мне так жаль тебя, бедный папа! Ах, мне так тебя жаль!

Непостижимо быстрым и мягким движением она повернулась и зарылась головой в подушку, и он видел только спутанные волосы и трясущиеся под одеялом плечи. Он попытался погладить ее по голове, но она отодвинулась, и он тихо вышел из комнаты.

К завтраку она не спустилась. А когда он сам покончил с безвкусной для него едой, привычный механизм его профессии священника уже целиком завладел им. Новый год! У него много дел. Надо держаться как можно бодрее перед паствой, напутствовать всех и каждому сказать ласковое слово; надо вселять в людей мужество и надежду.

ГЛАВА Х

Узнав почерк шурина, Тэрза Пирсон сказала, не повышая голоса:

— Письмо от Тэда.

Боб Пирсон, у которого рот был набит колбасой, так же спокойно промычал:

— Что он пишет?

Она начала читать письмо и сразу поняла, что ответить на этот вопрос самая трудная задача из всех, которые когда-либо вставали перед ней. Письмо глубоко взволновало и обеспокоило ее. Ведь беда разразилась под ее крылышком! Именно здесь произошло это прискорбное событие, чреватое такими неурядицами и ложью. Перед ней встало лицо Ноэль, страстное и какое-то отсутствующее, — такой она увидела ее возле двери ее комнаты в ту ночь, когда Сирил Морленд уезжал — нет, инстинкт не обманул ее тогда!

— Эдвард хочет, чтобы ты приехал и пожил с ним, Боб.

— А почему не мы оба?

— Он хочет, чтобы Нолли приехала сюда ко мне; она не совсем здорова.

— Нездорова? А в чем дело?

Рассказать ему — значило бы совершить предательство по отношению к своему полу; не рассказать — обмануть доверие собственного мужа. Простой учет фактов, а не принципов помог ей принять решение. Что бы она ни придумала, Боб тут же скажет: «Ну, это ты хватила через край!» И ей все равно придется рассказать. Она начала спокойно:

— Ты помнишь ту ночь, когда Сирил Морленд уезжал, а Ноэль вела себя несколько странно? Так вот, мой милый, у нее будет ребенок в начале апреля. Несчастный юноша убит, Боб, — он погиб за родину…

Она увидела, как он побагровел.

— Что?!

— Бедный Эдвард страшно расстроен. Мы должны сделать все, что можем. Во всем я виню себя. — Последние слова она произнесла почти машинально.

— Винишь себя? Дудки! Этот молодой… — Он осекся.

Тэрза все так же спокойно продолжала:

— Нет, Боб! Из них двоих виновата Ноэль; она в тот день совсем потеряла голову. Разве ты не помнишь ее лицо? Ах, эта война! Она весь мир перевернула вверх дном. И в этом единственное оправдание. Что сейчас нормально?

Боб Пирсон в большей мере, чем другие, владел секретом быть счастливым, ибо всегда жил минутой, полностью растворяясь в том, что делал: ел ли он яйцо, рубил ли дерево, заседал ли в суде, или приводил в порядок счета, сажал картошку, смотрел на луну, или ехал верхом на лошади, или читал в церкви библию, — он решительно не способен был посмотреть на себя со стороны и спросить себя, почему он делает это так, а не делает лучше. Он был крепок, как дуб, и вел себя как сильный, добродушный пес. Его горести, гнев, радость были, как у ребенка, и таким же был его неспокойный, шумный сон. Они с Тэрзой очень подходили друг другу, потому что и она владела тем же секретом чувствовать себя счастливой; хотя она жила так же, как и он, минутой, но, подобно всякой женщине, всегда помнила о ближних; более того, именно они и были для нее главным в жизни. Кто-нибудь мог бы сказать, что ни у него, ни у нее нет никакой собственной философии; но это была самая философическая супружеская пара, какую только можно встретить на нашей планете, населенной простаками. Оба сохранили вкус к простой обыденной жизни. Не было ничего более естественного для них, как раствориться в жизни, в этой бесконечной, удивительной смене времени и явлений, которые ощущаешь или создаешь сам, о которых говоришь и которые изменяешь; они поддерживали связи с бесконечным множеством других людей, но никогда не размышляли о том, растворились ли они в жизни или нет, есть ли у них какое-либо определенное отношение к Жизни и Смерти; это, конечно, было великое благо в эпоху, в которой они жили.

Боб Пирсон шагал по комнате, настолько озабоченный этой бедой, что был почти счастлив.

— Черт побери, — рассуждал он, — вот ужас-то! И надо же, чтобы так случилось! И именно с Нолли! Я просто убит, Тэрза. Просто не нахожу себе места! — Но с каждым словом голос его становился все бодрее, и Тэрза почувствовала, что самое худшее позади.

— Кофе стынет, — сказала она.

— Что же ты советуешь? Ехать мне туда, а?

— Я думаю, что ты будешь просто находкой для бедного Тэда; ты поддержишь его дух. Ева не приедет в отпуск до пасхи, и я останусь здесь одна и присмотрю за Нолли. Прислугу можно отпустить на отдых; а мы с нянькой будем вести хозяйство. Мне это даже нравится.