Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Том 2

— Своими словами ты подтвердила, что я еврей, что мне следует идти туда, где все евреи, и дело с концом.

Геленка положила руку ему на плечо.

— Знаешь, — сказала она, — прежде ты всегда был такой рассудительный, я полюбила тебя за твой ум. Вот я психопатка, тебе хорошо это известно. А теперь ты вдруг впал в истерику.

— Побудь в таком окружении, как я, несколько месяцев, и посмотрим, не спятишь ли ты окончательно.

— Так мы и хотим вырвать тебя из этого окружения.

— О нет, извините. Хоть у меня и не еврейский характер…

— Истерик!

— … но там я почувствовал себя евреем. Должна же быть на свете какая-то солидарность.

— Ты прекрасно можешь быть солидарным поляком.

— Это не так просто, как кажется. Тебе никогда не приходилось решать подобные вопросы.

— Я дочь пекаря…

— Сова, которая была дочкой пекаря…

— Не паясничай.

— Но ведь это не я, это Офелия так говорит {79} 79 Стр. 349. ...Офелия так говорит... — Цитируются слова из 5-й сцены IV акта «Гамлета». : «Сова, которая была дочкой пекаря…»

— Непонятен мне этот намек.

— Не понимаешь, что ты сова? — сказал Бронек и поцеловал ее.

— Я вижу, ты не хочешь разговаривать серьезно.

Они выпили еще по рюмке душистого вина.

Бронек посуровел.

— Видишь ли, я не могу разговаривать серьезно. Любой серьезный разговор сейчас не был бы ни занятен, ни даже серьезен.

Он был бы трагичен. Я не сомневаюсь, что это моя последняя встреча с тобой. И я как раз хотел просить тебя, чтобы мы не разговаривали ни на какие серьезные темы. То есть можем говорить о самом главном: о живописи.

— Ты идиот, — беззлобно сказала Геленка. — Тут мир рушится, а ты заявляешь, что самое главное в мире — живопись. Право, ты меня удивляешь.

— Видишь ли, с миром дело обстоит так, что сколько бы раз он ни рушился, все равно потом снова восстановится. Важны не дома, не школы, не музеи. Важнее всего — человек. А такой человек, как я, полнее всего выражает себя в живописи. Надо, чтобы человек выражал себя как можно более полно. И если я исчезну, то живопись не исчезнет. Вот в чем мой оптимизм.

— Довольно банальный оптимизм, — состроила гримасу Геленка.

— Разумеется, это не ново, зато утешительно. Не очень большое, но все-таки утешение. А ты отнимаешь его у меня.

— Значит, я должна тебе поддакивать? Ты стоишь на пороге самого страшного, а я должна говорить: «Да, Бронек, ты прав, на свете нет ничего важнее живописи».

— Можешь этого не говорить. Достаточно, если ты согласишься со мной.

— Дорогой мой, — Геленка поморщилась, — как могу я с тобой согласиться? Я просто не хочу, чтобы ты умирал.

— Поверь, — с улыбкой сказал Бронек, — мне чертовски не хочется умирать. Поэтому я и не покончил самоубийством.

— Как это?

— Родители мои покончили с собой. Это ложь, что мне надо возвращаться к ним. Я должен вернуться к другим.

— Как это не покончил с собой?..

— Так я сказал когда-то Алеку и Губерту, Анджея тогда с нами не было. Я сказал: «Как можно совершить самоубийство перед лицом жизни?»

— Что значит твоя жизнь?

— Видишь ли, я не хочу продать ее дешево.

— Не понимаю.

— Нравятся тебе мои рисуночки?

— Нравятся, ну и что же?

— Видишь ли, я не просто приношу к вам мои рисуночки. В этих рисуночках я уношу кое-что в гетто. Для евреев.

— Продовольствие?

— Нет, не продовольствие {80} 80 Стр. 350. ...уношу кое-что в гетто. ... не продовольствие. — С декабря 1942 г. в варшавском гетто существовала и действовала Еврейская боевая организация, объединившая левые антифашистские силы, ставившая целью активную самооборону и пользовавшаяся помощью как со стороны Гвардии Людовой, так и Совета помощи евреям (организация «Жегота»). .

— А что же?

— Ничего! Больше мы об этом не будем говорить.

Он поцеловал ее. Но Геленка вырвалась из его рук, хоть и исхудавших, но еще очень сильных.

— Что ты замышляешь? Что ты хочешь сделать?

— Это не я. Я ничего не хочу делать. Я хочу жить.

— Но ведь…

— Что? — Бронек снова обнял ее. — Что ты хочешь сказать?

— Ведь…

— Ты хочешь сказать, что там жить невозможно? Что там не жизнь?

— Нет, нет.

— Жизнь — всюду жизнь. Она всегда в цене. Но ты права.

— Я ничего не сказала.

— Но подумала. Ты права. Там жить нельзя. Придется умереть, но не так, как мои родители.

Геленка опять выскользнула из его объятий, отбежала. Ткнула в его сторону пальцем.

— Вы хотите бороться?! — крикнула она. — Вы?!

Бронек догнал ее, обнял, закрыл рот поцелуем. А потом сказал:

— Что тебе пришло в голову? Борьба — это только ваша привилегия, да, ваша, «гоевская» привилегия. И гибнуть — без смысла и без цели — это тоже только вы, поляки… Разве бы я мог, разве бы осмелился посягать на ваши шляхетские, крестьянские и рабочие привилегии? Я, никчемный, еврейский буржуй…

Геленка колотила его кулаками по плечам.

— Пусти!

— Не пущу, — спокойно сказал Бронек, — не пущу. — И добавил бесстрастным голосом: — Презренный еврей хочет изнасиловать сову, дочь пекаря.

Когда Анджей вошел к себе в комнату, он в первую минуту не узнал человека, ожидавшего его. Возле кровати в углу стоял высокий и словно закопченный Лилек, переступал с ноги на ногу, и вся его поза выражала, что он готов бежать в любую минуту. Он мял в руках и без того измятую кепку, и губы у него складывались как-то странно, когда он пытался говорить.

— Анджей, — вымолвил он наконец не очень внятно. — Скажи, Анджей… Я погорел. Где-то надо переночевать. У тебя можно?

Анджею стало немного не по себе. Он и сам не знал отчего.

— Ну разумеется, — сказал он. — Но почему ты стоишь? У тебя такой вид, словно ты хочешь бежать.

— Так если здесь нельзя… — пробормотал Лилек.

— Садись, — резко сказал Анджей.

— Я уже целый день бегаю по городу. Негде приютиться.

— Надо было тут же прийти ко мне, — как-то неискренне сказал Анджей, а затем добавил уже мягче: — Садись, парень.

Лилек сел на кровать.

— Если разрешишь, я сразу же прилягу, — сказал он просительно. — Всю ночь не спал.

— Ложись, — пожал плечами Анджей. — Какие развел церемонии!

— Боязно… за тебя, — сказал Лилек.

Он разулся, лег на кровать и забился в угол, к стенке, как загнанный зверь.

— Что случилось? — спросил Анджей, садясь на стул.

— Я был на задании.

— Гнались за тобой?

— Нет, сам носился.

— Что значит погорел?

— Меня предупредили. Соседи. Возвращаться домой незачем, там загребли всех.

— Хорошенькое дело, — сказал Анджей.

— Как мне быть теперь? — спросил Лилек, не требуя никакого ответа.

— Пока спи, — сказал Анджей. — Завтра подумаем. Хочешь есть?