Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Том 2

— Да нет, каменщик он. Дедушка был сапожник. Матери отец.

— И что же? Били тебя?

— Недолго. Все рано умерли. Отец жив, но на работах в рейхе. Написал раз из Дрездена.

— А что же ты говоришь, что сегодня всех твоих забрали?

— Моих, да не моих. Я у тетки жил. Она-то вывернется, за нее не боюсь. Но у нее двое сыновей. Свои в доску. Их и забрали.

— А из-за чего?

— Видно, пронюхали. У нас там типография.

— Вот тебе и на. Но не у вас в доме?

— Нет. Но мы все в той типографии работали.

Снова помолчали. Где-то очень далеко раздался взрыв.

— Что-то там происходит, — шепнул Анджей.

— А мы тут спим, — с болью сказал Лилек.

— Вот как раз и не спим.

— Один должен бодрствовать, чтобы другой мог заснуть.

— Откуда ты это знаешь? — оживился Анджей.

— Просто пришло в голову.

— Так сказано у Шекспира. Был такой писатель.

— Знаю. Вевюрский тоже рассказывал. А может, это Вевюрский мне и говорил: один должен бодрствовать, чтобы другой спал. Мы должны бодрствовать, — повторил Лилек, словно засыпая.

Вдруг он встрепенулся.

— Слушай-ка, а в Москве ты был?

Анджей пожал плечами.

— Откуда же, туда трудно попасть.

— Верно. Вот уж, должно быть, красивый город.

— Большой, — неуверенно сказал Анджей.

— Большой, огромный. Весь, наверно, огнями светится.

— Спятил. Сейчас ведь война.

— Они войны не боятся. Кремль светит на весь мир. Там Сталин сидит. Он всех рабочих любит. Собрал их всех вместе — и погнали немчуру.

— Нам бы такого Сталина!

— Силища.

— Именно, — вздохнул Анджей. — А у нас неизвестно, кому верить.

— Нам верь, коммунистам, — с внезапной силой сказал Лилек. — Придут сюда — всем будет хорошо. Как в России. Всех сравняют. Землю раздадут…

— Только там малость наших постреляли, польских коммунистов. Рассказывал мне один человек. Оттуда приехал.

— Что ты говоришь! Я хочу его повидать.

— Не знаю, где он. Такие здорово прячутся.

— А ты где его видел?

— Видел, и все тут. Чего тебе рассказывать.

— И что он говорил? Хорошо там, правда?

— Может, и хорошо. Но кое-кого из ваших там расстреляли.

— Много он знает. Если расстреляли, значит, за дело. Враги.

— Коммунисты — и враги?

— Притаившиеся. Сталину лучше знать. Когда ихняя армия сюда придет, я, наверно, рехнусь от радости.

— Ну, знаешь. Люди как люди.

— Да. Но это не обыкновенные люди. Они принесут нам настоящую свободу.

— Да, конечно. Свободу…

— Свобода для каждого человека — как воздух.

— Да, но только люди впритирку стоят. Тесновато немножко. Вот и не получается свободы.

— Что-то глупости ты говоришь…

Лилек сел на постели и коснулся рукой груди Анджея.

— Ты все-таки буржуй, — сказал он беззлобно, — ты нашей пролетарской жизни даже не представляешь. И счастья нашего представить себе не можешь.

— Вполне возможно.

— Ох, дорогой мой, — тоном Вевюрского сказал Лилек, — я и сам не очень-то могу все это представить.

— А где они сейчас?

— Уже на Днепре.

— Значит, долго еще ждать.

— Долго.

— Только бы дождаться.

— Только бы дождаться, — повторил Лилек. — Но если мы не дождемся, другие дождутся. Увидят. Ах, даже думать боюсь, какое это будет счастье.

И Лилек порывисто поцеловал Анджея в голову.

Несчастьем Эльжбеты Шиллер был ее снобизм. После смерти Эдгара она, собственно, не находила себе места. Ей казалось, что она теперь совсем осиротела, осталась одна на целом свете. И что убывающее количество контрактов и все меньший успех вызваны тем, что нет рядом с ней брата. Она забывала, что при жизни Эдгар не так уж много помогал ей. Разумеется, закат ее славы был совершенно естественным, она старела и теряла голос. Основательно располнела, и прежде привлекательные черты ее лица расплылись и как-то стерлись.

Очевидно, из снобизма она и поселилась у княгини Казерта. Может, отчасти и ради безопасности, может также, соблазнила ее роскошь большой квартиры на третьем этаже старого (некогда говорили: современного) каменного дома на улице Бодуэна. Княгиня Казерта, как известно, приехала в Варшаву для окончательного раздела имущества с Марысей Билинской и для оформления обмена двух каменных домов, полученных по наследству в Варшаве, на дом в Риме, который тоже был собственностью княгини Анны. Приехала в самом конце августа 1939 года и поселилась у своей родственницы на этой вот улице Бодуэна. Здесь застала ее война. Родственница убежала вместе с дипломатическим корпусом во время осады Варшавы. А Роза как-то не собралась и самым глупейшим образом торчала тут, в неслыханных для нее условиях. Квартиру Эльжбетки — маленькую современную комнатенку — разбомбили, и она нашла приют в апартаментах, занимаемых Розой.

Тут начались серьезные затруднения.

Княгиня Казерта была все-таки глуповата. Она переоценивала свое положение в свете, который не проявлял к ней ни малейшего уважения. Совершенно не понимала, что вокруг происходит, и не желала отказаться от своих чудаческих прихотей. Но для этого требовались деньги, а денег не было. Дома не приносили дохода. Шушкевич, как наседка, оберегал имущество Билинской для Алека, и Роза бегала к каким-то кузинам, которые не хотели, да и не могли ничем ей помочь. Только и было от этого толку, что она наловчилась говорить по-польски и уже не делала тех ужасных ошибок, которые вначале очень злили Эльжбету.

Следовало подумать о каком-то серьезном источнике доходов, где-то занять деньги; ведь они были уверены, что после войны смогут вернуть долг. У них даже не помещалось в голове, что грядущие — или текущие — события подорвут банкирскую фортуну Рубинштейна или капиталы, сонно почивающие в недрах Banco di San Spirito в Палермо. Другие, однако, на это не рассчитывали, и дамам не удавалось никого убедить, что самое выгодное сейчас — это заниматься их лежащими где-то без движения деньгами.

Мать Эльжбеты, пани Шиллер, лучше ориентировалась в ситуации. Как-никак она была женой делового человека и уже потеряла одно имение — в Одессе. Однако она не могла втолковать дочери, что сейчас никто не ссудит ее деньгами. Впрочем, сама она — вечно влюбленная в своих детей, а теперь сконцентрировавшая все чувства на Эльжбете, — несколько удивлялась, что никто не желает прийти на помощь ее дочери, замечательной певице.

— Это очаровательная девушка! — говорила она. В ее глазах Эльжбета все еще была прекрасна, молода и вполне достойна называться «девушкой».

Пани Шиллер жила теперь на Брацкой, но часто наведывалась на улицу Бодуэна, в «обитель» двух красивых, хотя уже отцветших женщин. Она любила экзотическую атмосферу этого дома, так отличающуюся от всего, что творилось на улице. Приходя с Брацкой на улицу Бодуэна, пани Шиллер порой видела многое такое, что не умещалось в головах обеих непрактичных женщин.