Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Том 2

Геленка знала, что всего несколько дней назад Лилек ночевал у Анджея, знала, что это был товарищ Янека Вевюрского, друга Януша, молодой человек. Но поскольку никогда не встречала его, то представляла себе, что он был очень красив. Бедняга Лилек посмеялся бы, если бы мог знать, каким рисовала его в своем воображении сестра Анджея. Черный Лилек был невысок, худощав, с большими темными глазами, но это было единственным украшением его узкого лица. Он немного заикался и чем сильнее волновался, тем больше коверкал слова. А Геленка думала: «Жаль красивого парня».

Но тут же ей вспоминался Бронек. Тот действительно был красив — лицо скорее арабского типа, и кожа на длинной шее (Геленка шутила: «лошадиной») смугло-золотистого оттенка. Она помнила и чем пахла эта шея: какой-то смесью аромата «портняжной» и амбры. И больше этого уже никогда не будет? Геленка глянула в пролет моста Понятовского и снова увидела голубое небо над Вислой и горизонт, заволакивающийся сапфировой дымкой забвения. Вместо того, чтобы думать о Лилеке, вспомнила вдруг костел в Рабке, срубленный из бревен такого же голубоватофиолетового цвета. Костел в Рабке, который они вместе посетили тогда с Бронеком, а потом горы, туристскую базу на Гонсеницовой и Кшижне. Оторвав взгляд от той дали за мостом, которая одновременно была воспоминанием о давно минувшем, она взглянула на медленно проплывший катафалк. И эти черные дроги входили в ее сознание как нечто лишнее, ненужное и неправдоподобное.

Вспомнился рюкзак Бронека, веревки, спальный мешок, который он нес, все его доспехи — начиная с ботинок и кончая беретом, и она подумала, что именно такое снаряжение им всем и носить бы сейчас, а не пистолеты, высокие сапоги и гранаты кустарного производства.

И снова с чувством стыда или неловкости смотрела на катафалк, который подпрыгивал на трамвайных рельсах. «К чему все это?» — спросила она себя.

Но тут же устыдилась своих мыслей.

«А он-то, бедняга, в чем виноват? — подумала Геленка. — Ведь он не имел никакого понятия о жизни, был молод. Может, даже еще не знал женщины. Жалко ему было падать с крыши. Был ли он еще жив, когда падал? Чувствовал ли еще что-нибудь? Очень ли было ему жалко расставаться с жизнью?»

«Анджей говорил, что он был очень наивен и во многое верил. Счастливый!» — вздохнула она.

В том месте, где мост Понятовского возносился над широко разлившейся в эту пору рекой, стоял Губерт Губе. Он пренебрегал тем, что каждому бросались в глаза его высокий рост, всклокоченные локоны — эдакая диковина — и напряженная, можно даже сказать, настороженная поза, делающая его похожим на кошку, в любую минуту готовую к прыжку. И лишь благодаря необыкновенному везению — так могло везти только Губерту — к нему до сих пор относительно мало привязывались жандармы.

Губерта забавляла вся эта, как он выражался, комедия с провожающими, расставленными вдоль пути следования катафалка. Он считал это еще одним втыком немчуре. Об убитом не думал — слишком мало знал его: Лилек всего несколько дней был связным между Губертом и Спыхалой. Эти похороны представлялись ему еще одним приключением времен оккупации, а Губерт рьяно коллекционировал подобные и более опасные приключения.

Для него все по-прежнему оставалось бравадой и приключением. Губерт стремился всегда и все брать на себя, не считаясь с последствиями. Он чуточку обижался на Анджея за то, что тот сам разделался с Марысей Татарской. Даже упрекал его. Анджей ничего не отвечал. Последнее время Анджей вообще отмалчивался, даже если речь заходила о самых важных делах.

Губерт перегнулся через перила моста. Под ним струилась серая вспученная река. Висла была мутна, хотя день стоял погожий и небо голубело. Сильное течение разбивалось об опоры, образуя красивые белые буруны. Несло прутья и даже большие ветки.

«А может, прыгнуть?..» — подумал Губерт. Просто прыгнуть, без повода и цели. Губерт чувствовал, что принуждение для него унизительно. Другое дело — по собственной воле совершить нечто такое, что было бы полнейшим безрассудством. Но все-таки сознательно выбранным из тысячи возможных подвигов.

Он пригладил рукой кудри. Этот жест отрезвил его.

«Брось свои выдумки, дорогой Губерт, — сказал он себе. — Как ни фантазируй, от судьбы не уйдешь. Да сейчас и не время для выдающихся личностей».

Он улыбнулся.

«А прежде всего, никакая я не личность», — добавил он.

Тут застучали на мосту копыта жалкой лошаденки, приближался черный балдахин.

«Я один из «наших ребят», — подумал он еще, — как и этот!»

Ночью прошел дождь, остатками ненастья были эти ошметки белой ваты на небе. Мост был мокрый, неровный, с выбоинами еще от бомбардировок Варшавы в тридцать девятом году. Лошаденка, впряженная в катафалк, споткнулась, возница натянул вожжи. Она выровнялась и несколько метров прошла рысью. Тетка побежала вдогонку и оступилась в той же выбоине. Упала. Губерт подбежал и поднял ее.

Он увидел обращенное к нему простое лицо и серые, испуганные глаза.

— Что вы делаете! — проговорила старушка. — Не нужно.

Губерт еще несколько секунд держал тетку Лилека под руку, потом отпустил ее и отошел. На мосту было совсем пусто, никто не видел этой сцены. Губерт не выдержал и вопреки приказу пошел по мосту, не спуская глаз с катафалка.

«Ты один из тех, как и тот, которого везут, помни об этом, Губерт. И не воображай о себе черт знает что».

У него мелькнула мысль, что это отцовское выражение «черт знает что» теперь звучит уже старомодно. Он сделал еще несколько шагов, но заметил издали стоящего на другом конце моста Анджея. Его высокую, стройную фигуру легко было узнать. Губерт остановился.

Анджей стоял здесь давно. Его уже брала досада, но, увидав приближающийся катафалк, пошел вперед, причем довольно быстро. Торопливо прошел всю насыпь и остановился у Рондо Вашингтона. Отсюда можно было увидеть, как дроги подъедут и как затем направятся в сторону Брудна. Анджей не задумывался об этом, но ему хотелось подольше побыть рядом с Лилеком. Хотелось принять самое деятельное участие в похоронах.

После того как он узнал от Спыхалы о необычной смерти Лилека, Анджей не переставал о нем думать. Собственно, он думал о нем и раньше, с самой той ночи, которую Лилек провел в его комнате. Быть может, именно с той поры сомнения стали одолевать Анджея пуще прежнего. Хорошо ли так верить и быть столь убежденным в правильности своих поступков? Анджей размышлял и сомневался, как всегда сомневался. Он чувствовал, что какая-то сила подхватывает его и вертит, как ничтожную былинку. Но вспомнилось ему изречение Паскаля: человек — мыслящий тростник.

Какую ценность представляет загубленная жизнь Лилека? Для него самого — огромную, для общества — минимальную. Суммируются ли эти минимальные ценности? Вероятно, да, даже наверняка — да, но этого итога он увидеть не сможет.