Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Том 2

— Как это случилось? — спросил он.

Черноволосый парень прервал работу и доброжелательно взглянул на Анджея.

— Мы вместе с ним бежали из каталажки, — сказал он, доставая из кармана сигарету.

Ромек дал ему прикурить.

— Вы убежали из тюрьмы? Откуда? — спросил пораженный Анджей.

— А из Вронек.

— И что же? И что? — допытывался Ромек.

— А ничего. Товарищ Вевюрский собрал здесь, на дороге, отступающих солдат. Мы хотели пробиться в Варшаву. Варшава защищалась.

— Ну, это нам известно.

— Да, но вы приехали со стороны Сохачева.

— Откуда ты знаешь? — рассердился Ромек.

— У меня, между прочим, глаза есть, — ответил чернявый.

— Ну и что, и что?

— Ну, ничего у нас не вышло. Товарища Яна убили. А я здесь остался. Малость отсиделся в лесу. Хороши здесь леса. — Добавил он как бы между прочим, — однако ночи уже дьявольски холодные. Вот я и вернулся сюда. Пани Ядя — воспитанница товарища Янека и его племянница.

Анджей вспомнил.

— Да, когда-то Януш или мама говорили мне. Они ее воспитывали в Париже.

— Ага, в Париже, — подтвердил парень.

— А вас как звать? — спросил Ромек.

Черноволосый пристально взглянул на Ромека. Недоверие снова пробудилось в нем.

— Звать меня Лилек, — медленно произнес он. — Большего вам, надеюсь, не понадобится.

Анджей попытался исправить ситуацию.

— Конечно, не понадобится, — сказал он и протянул руку черноволосому парню. — А меня зовут Анджей Голомбек.

Лилек с интересом взглянул на Анджея.

— Это у вашего отца была кондитерская, та, где панна Ядя работала?

— Не только была, но и есть, — поправил его Анджей.

— Кто его знает… — Лилек запнулся. — Говорят, всю Варшаву покромсали. Ведь ее брали со стороны Праги. Рассказывают такое, что просто верить не хочется.

— Надо съездить и проверить, — сказал Анджей.

— Так-то оно так, — согласился Лилек, однако без особого оживления.

— Вот что я вам скажу, — начал Анджей, — мы оставим здесь маму и Спыхалу — он слишком заметен, — и втроем поедем на разведку в Варшаву.

— Поедем, но как? — спросил Лилек. — Поезда не ходят.

— Лошадьми поедем! — воскликнул Ромек. Для него по-прежнему это было приключение.

— Ладно, — согласился Лилек, — поедем. У меня в Варшаве есть знакомые.

— Ну а у меня там дом, — сказал Анджей. — Но лучше будет, пожалуй, если мы доедем до Воли. На Воле надо будет оставить где-нибудь лошадей — и пешком в Варшаву.

— Ладно, — повторил Лилек, — на Воле у меня есть потайное местечко, если уцелело, мы могли бы там лошадей оставить. — И добавил: — Пошли к пану Фибиху, попросим фуража на дорогу.

Ромек немного охладил их пыл:

— Сразу ведь не поедем.

Анджей был благоразумен.

— Сразу нет. Но ехать надо поскорее. Чем скорее, тем лучше, пока немцы в Варшаве еще не освоились.

— Говорят, Гитлер собирается в Варшаву, — сказал Лилек.

— Значит, тем более надо спешить.

Анджей направился к дому.

— Пойду скажу маме, как она к этому отнесется.

А Оля тем временем сидела у Януша.

Януш был не столько болен, сколько угнетен катастрофой, которую, впрочем, предвидел. У него просто не было сил встать и заняться каким-нибудь делом.

Оля возмущалась.

— Право же, Януш, какая польза от того, что ты вот так лежишь и думаешь. Только растравляешь свою рану.

— Как это страшно, — сказал Януш.

Он не мог понять, каким образом Оля потеряла связь с мужем и почему это нельзя было предотвратить.

— Ведь мальчики…

— Мальчиков с нами не было, — ответила Оля. — Они в войске были — с Антеком я виделась, по пути сюда, у бабки, а Анджей здесь, со мной…

— Но как же Франек? Как это могло произойти? И ты так спокойна, Оля, милая.

— Это только кажется. Но что я могу? Неужели и тебе не ясно, что этому не поможешь. Ничего не работает, ни почта, ни печать. Одним словом, война. Это ты понимаешь?

Она стыдилась своего раздражения.

— Ты ведь ничего не пережил. Сидишь себе здесь, как у Христа за пазухой, и не знаешь, что творится на дорогах. Страшные дела… Впрочем, тебе ведь уже рассказывали люди.

Януш рассмеялся.

— Как у Христа за пазухой! Хорошенькая пазуха. Знаешь, кто умер, застреленный, у меня в комнате, внизу? Янек Вевюрский.

— Янек? — спросила Оля. — Но ведь он сидел?

— Сидел! Кто теперь сидит? Он сражался с немцами на Сохачевском шоссе. Ну и угодило в него. Принесли его сюда. Подумай, какое совпадение: принесли умирать именно сюда, где живет его воспитанница.

— Ах, в самом деле. — Оля напускала на себя равнодушие всякий раз, когда речь заходила о Ядвиге. — Ведь эта твоя Жермена — его воспитанница.

— И близкая родственница его жены.

— Да, да, я все это знаю.

Казалось, Олю больше волновало присутствие Ядвиги в доме Януша, чем смерть Яна Вевюрского.

— Поразительно, — сказала она, — как легко человек свыкается со смертью.

Януш удивленно взглянул на нее.

— Свыкается со смертью? Что ты городишь, Оля? Ведь именно это и ужасно. Эти смерти, которые напирают со всех сторон и становятся столь же обыденным явлением, как хлеб с маслом. Надеюсь, ты понимаешь, что мы, живые, обязаны помнить всех умерших. Я, например, обязан помнить все, что говорил мне Янек… Я столько беседовал с ним, и всякий раз он говорил мне такие слова, которые необходимо помнить. Да и не только он…

— Дорогой мой, — сказала Оля, — если мы так уйдем в то, что следует запомнить, у нас в голове не останется места для собственных мыслей.

— А у тебя сейчас есть какие-то собственные мысли? — приподнявшись на кровати, спросил Януш. — Это невероятно. У меня, например, нет ни одной мысли, я так ошеломлен, что просто не в состоянии думать. И в особенности о нашей давней жизни. Ведь мы всегда думали и рассуждали так, словно эта война не наступит. И оказалось — вот что главное, — что все наши довоенные умствования ровно ничего не стоят. Не имеют никакого применения. Все надо переосмыслить заново.

Оля возразила:

— Мне вовсе так не кажется. У нас должны быть собственные, и при этом самые обыденные мысли. Ведь невозможно существовать в состоянии какой-то постоянной патетики. Сама война уже достаточно патетична, а мы еще должны подстегивать себя какими-то высокими размышлениями. Думать надо о каждом дне: о том, что будет на обед, как устроить, чтобы у каждого было свое, как справиться со всеми нашими самыми повседневными заботами…

Януш смотрел на Олю с удивлением.

— А может, и вправду так, — сказал он.

Ему не хотелось сейчас спорить с Олей. Он видел, что с ней творится что-то необычайное, вовсе не связанное со страшными обстоятельствами войны и поражения. Она была поглощена какими-то сложными личными проблемами и жаждала как можно скорее приступить к их разрешению. Она не хотела обременять себя тяжестью общего несчастья. Януш ясно почувствовал это из ее слов.