Симо Матавуль - Баконя фра Брне

Однако слова эти нисколько Баконю не тронули; прихватив с собою сухое платье, он зашел за дверь и стал переодеваться.

А Брне направился в кухню и попросил повара принести ему и племяннику горячей ракии. Но когда они с Грго вошли в келью, Баконя уже спал. И фра Брне ничего не оставалось, как и самому улечься в постель.

Перед сумерками Квашня проснулся в значительно лучшем настроении.

— Вставай, Иве!.. Встань, мой мальчик, и принеси воды! — сказал он ласково.

Баконя, весьма удивленный, пошел за водой. Ему казалось, что с тех пор, как он в последний раз ходил к источнику, прошел не день, а год; казалось, будто и сам он стал другим, и все окружающее изменилось, — монастырь как-то уменьшился, церковь тоже, только вода вокруг острова разлилась как море, а на берегу поселились какие-то великаны, перед которыми трепещут даже святые в церкви, перед которыми бессилен и сам святой Франциск. Он даже допустил, чтобы разбойники выкололи ему глаз!.. И Баконю охватили великая скорбь и страх, и пошатнулась его вера; он не знал, кому молиться, потому что обращаться непосредственно к богу он не привык. Заливаясь горькими слезами, он захотел умереть, умереть «безвременной смертью», чтобы раз и навсегда уйти от этих злых людей и немощных святых, которые не в силах защитить и себя, а не то что его, Баконю!..

Однако немного погодя Баконей овладели другие чувства: ему стало жаль Иеронима, Викентия, Перейра, Роха, Бернарда, Доминика и Христофора; они предстали перед Баконей такими униженными и жалкими, что ему захотелось утешить их как более сильному… Но тут же он испугался этой мысли, ему почудилось, что изуродованные эти святые гораздо страшнее и «могущественней», чем прежде… «Они притаились и ждут момента, когда все изверятся в отмщении, чтобы внезапно обрушиться на святотатцев!» — молнией пронеслось в его голове, кровь забурлила от ярости, и он заскрипел зубами…

И вот Баконя видит себя в монашеской сутане на диком скакуне, с саблей наголо; к нему стеклись все католики, сколько их есть от моря до Козьяка и Велибита, все как на подбор молодцы, конные и пешие. Баконя, не касаясь земли, стрелой облетает на своем коне это несметное воинство, держа в левой руке крест, а в правой саблю и воодушевляя не знающих пощады солдат; он мчится впереди всех по длинному мосту, перекинутому через широкую реку, и останавливается в обширной долине. Здесь он прежде всего перестраивает свое войско, потом служит в шатре святую мессу, подобно тому как в былые времена это делали фра Иван Капиштран и Шурич дон Степан перед битвой с турками. (Песни об этих двух юнаках, «как их пел фра Качич» [10] Качич Миошич Андрия (1704—1760) — католический монах-францисканец, автор философских и литературных трудов. , Баконя много раз слышал от Лиса.) Затем воевода Баконя гонит темно-гнедого на поле боя и во главе войска двигается на великанов. Широкой лавой идет его рать по долине, только гул стоит! Отъехав уже порядком, воевода вдруг вспоминает, что среди его воинов находится фра Сердар. Он разыскивает Сердара, целует его и тут же назначает командующим левого крыла, а Вертихвоста — правого, сам же остается впереди всех. И рать двигается еще стремительней; однако вскоре перед ними встают высокие горы, а у их подножия, развернув едва обозримые боевые фланги, стоят страшные великаны. Бойцы робеют, робеет и сам воевода. Он останавливает войска и страшным голосом читает тропарь святому Франциску. Помолившись, он оборачивается к неприятелю и вместо великанов видит… буковацких голодранцев да беспутных котаран!.. И снова закипает отвагой воеводино сердце, и, воскликнув: «Бей ркачей!» — он гонит своего коня во весь опор, воины кидаются за ним, а ркачи «спины показаша и бежати сташа!» Боже милосердный, чего-чего только с ними не делали! Рубили, топтали, разрушали, жгли дома и церкви, вешали монахов за бороды!..

Когда Баконя вернулся с источника, ему пришлось за опоздание дольше обычного почесывать дядину спину.

Поздно ночью прибыла из города комиссия. О ее приезде сообщил Косой. Фра Брне и Баконя поспешили к воротам монастыря, где уже собрались все фратеры. Четверо горожан сошли с лошадей, за ними Увалень.

— Просто невероятно! Как могли вы так быстро приехать? — спросил Вертихвост, пожимая руку старшему. Остальная братия тоже выражала удивление, а судья стал похваляться, что всю дорогу шли быстрой рысью.

Баконя взял кожаную сумку, которую протянул ему один из приехавших, рыжебородый, сухощавый и суматошный молодой человек, и спросил Увальня:

— Кто этот козел?

— Доктор. Сдается, ркач, потому что говорит по-ихнему.

Господа, лопоча по-итальянски, вошли в монастырь.

— А эта баба — судья?! — заметил Баконя, косясь в сторону старого, безусого коротышки.

— А горбатый брюхан кто?

— Судебный пристав, — ответил Кот. — Сказывают, весьма ученый, знает латынь вроде фра Тетки.

Позади шел писарь, высокий, тощий, бесцветный молодой человек.

Бурак повел комиссию в трапезную, а врач с остальными фратерами направился к настоятелю. Врач приподнял запавшее веко больного, которое снова закрылось, как только он убрал палец, потом закрыл другое веко, но оно тотчас открылось; глядя на часы, пощупал пульс, нахмурился и спросил Тетку:

— Этот человек… — И он сделал движение рукой, будто опрокидывает в себя рюмку.

— Да, изрядно… правду сказать, даже сверх меры! — ответил Тетка, поняв его жест.

— Где сумка? — спросил врач у Бакони. Вынул из нее какую-то трубочку с иглой на конце, опустил иглу в жидкость и потянул к себе поршенек. Проделывая все это, он сказал фратерам что-то по-итальянски, и те с большим трудом перевернули святого отца на живот и стянули с него кальсоны…

Скажи кто-нибудь Баконе, что в этот злосчастный день он будет еще чему-нибудь удивляться, он не поверил бы, но, увидя, что проделывает врач, Баконя оцепенел от изумления.

— Вот то же самое, сынок, сделаешь ему на заре! — сказал врач, протягивая Баконе шприц.

— Я? — спросил Баконя, бледнея и содрогаясь. — Не сделаю и отцу родному!

— Пошел вон, козопас зврлевский! — заорал Вертихвост. — Он еще будет тут рассуждать, словно господин какой, а не наш холуй! Марш с глаз долой!

А Квашня хватил Баконю по голове.

После ужина между фратерами и горожанами завязался оживленный разговор. Бритый судья, видно большой балагур, всех смешил. Пристав помалкивал и на все, что бы ни говорили, кивал головой. Врач тотчас после еды задымил толстой сигарой и принялся разглядывать висевшие по стенам картины. Писарь, стремясь показать изысканность, едва прикасался к еде и вину и поднимал бокал двумя пальцами.

Поначалу разговор шел о грабежах. Судья рассказал, как прошлой зимой в его округе были ограблены четыре католических церкви. Рассказывал о Радекиной банде, которая зимой отсиживается в Котарах и Приморье, а летом перебирается в боснийские горы и орудует чуть ли не до границ Сербии. Касаясь сообщников, судья сказал: