Муа Мартинсон - Мать выходит замуж

Комната очень большая, с тремя окнами и низким потолком, со стен кое-где обвалилась штукатурка.

— Последнее время молодежь устраивала здесь танцы, — разъяснил нам возчик.

У новых соседей мать заняла фонарь и несколько поленьев. Меня больше всего интересовало, как будут расставлены наши вещи. Нет, здесь, конечно, станет красиво.

Но мать велела ставить мебель в беспорядке посреди комнаты.

— Наверняка в таком старом доме есть клопы, — сказала она тоном бывалого человека. Возчик засмеялся и разгладил усы; всякий раз, когда мать что-нибудь говорила, он брался за усы.

Скоро вся мебель была внесена. Мать приготовила кофе, и мы стали пить его на новом месте.

— Конечно, надо бы угостить тебя чем-нибудь покрепче, — сказал отчим, — но женщины теперь пошли не те.

Возчик бросил на мать критический, слегка укоризненный взгляд, а я тотчас почувствовала к ней огромное уважение. Подумать только, «он» даже не смеет выпить при матери! Интересно, как она этого добилась?

Задумавшись, я уснула прямо за столом, даже не допив кофе.

Когда мать достала наконец подушку и простыню, она разбудила меня: пора было ложиться. Возчик уже ушел, а отчим стоял у печки, над щелью в полу, и с кочергой в руке подкарауливал крыс. Две крысы уже побывали у нас в гостях и поздравили с приездом.

Проснулась я на рассвете с каким-то странным чувством: мне казалось, что пол качается, как повозка, и вместе с ним качается желудевый диван. Но зато как хорошо после долгого перерыва снова лежать на своем диване! Как неприятно было спать на полу. Так ведь стелют только бродягам. Зато теперь я уже не спала на полу. Много раз пересчитанные желуди как будто улыбались мне. Большая печка была словно крепость против всех холодов Южного и Северного полюса.

Мать стояла возле печки и светила маленькой жестяной лампой.

— В стене тараканы, — сказала она.

Эта новость меня не тронула. Я никогда не видела тараканов.

Сквозь незанавешенные окна было видно, как одна за другой гаснут бледные звезды, четко вырисовываются ветви дерева, а на самом кончике одной из них повисла луна.

Тут я совсем проснулась, охваченная каким-то радостным ожиданием. Дерево, звезды, луна, духовка — большая, как у бабушки. Я села на диване, который будет стоять посредине комнаты до тех пор, пока не выяснится насчет клопов.

На крыльце загрохотали шаги отчима, я услышала, как чей-то женский голос торопливо пожелал ему доброго утра и как отчим ответил. Он принес в комнату запах конюшни и свежего октябрьского утра.

— Прямо против наших окон бегает женщина в одной сорочке, представь себе, — сказал он матери.

— Должно быть, поздно проснулась и не успела одеться. А тебе нечего глаза пялить, раз она такая бесстыдница.

— Что ты мелешь! Куда этой бабе так спешить, что она не успела даже надеть юбку?

— Может, у нее совсем нет юбки… А в стене полно тараканов, — рассердилась мать.

— Ну и пусть! Лишь бы клопов не было, — сказал отчим и сел к столу. Завтрак его состоял из нескольких ломтиков шпика, мучного соуса и куска хлеба — обычный для того времени завтрак в провинции Викбуланд, который можно было увидеть как на столах хуторян, так и в богатых усадьбах. Горожане предпочитали заправленный мукой молочный суп, но сегодня мать приготовила нам сельский завтрак. Она, видимо, считала, что не обязательно начинать с молочного супа.

— Здесь есть и клопы, — сказала мать. — А я-то надеялась, что наконец у нас будет сносная квартира. Лошади-то были такие сытые. И доехали мы в коляске, а не валялись на возу, как цыгане.

— Хозяин хотел поговорить с тобой. Кажется, ему нужна доярка. По-моему, ты справишься и сможешь доить за небольшую плату.

— Я? Ты получил место, ты и работай!

— А ведь здесь не так плохо. Нужно только вымыть пол и чуть побелить стены, тогда сразу станет красиво. Во всяком случае, лучше, чем на чердаке у Вальдемаров. По крайней мере на дверях есть петли. Вставай-ка, Миа, помоги матери убрать комнату!

Я быстро вскочила и впервые подумала, что отчим прав.

Когда мы повесим крахмальные шторы и поставим ольховые ветки в вазы, здесь и правда станет красиво. Кроме того, можно будет расстелить мамины половики. В хольмстадской комнате не умещалось больше двух половичков, а здесь они все улягутся в ширину.

Когда совсем рассвело, мать погасила лампу, и комната наполнилась скупым октябрьским светом, теми утренними осенними сумерками, не темными и не светлыми, когда все выглядит серым и скучным. Комната, совсем недавно полная тепла, уютного запаха кофе и соуса, сделалась вдруг холодной и неприветливой. Сразу стало видно, что сваленная в кучу мебель старая и потертая. Прежде я никогда не замечала, что она такая некрасивая. Комод, кровать, мой диван — все стало некрасивым.

На пол, черный и грязный, невозможно ступить босыми ногами. Должно быть, мать тоже заметила это, так как она взглянула на пол, и лицо ее исказила гримаса.

— Обычно когда на полу танцуют, он становится белым, — сказала она, — а здесь, верно, собирались летом сажать картофель.

Отчим встал из-за стола, взял шапку и кнут. Из полукилограммовой пачки, откуда я заблаговременно вытащила фольгу, он переложил в свою коробочку немного табаку и отправил порядочную щепотку в рот, разговаривая во время всей этой процедуры густым басом: — Мум-мум, тебе не дали еще, мум-мум, глотка кофе, а, Миа? В первое утро, мум-мум, на новом месте не грех выпить кофе, мум-мум, в постели. Да, мум-мум, а теперь прощайте, — он смахнул с усов табачные крошки, повернулся к двери и, подойдя к матери, обнял ее.

— Ничего, Гедвиг, ты ведь у меня умница, ты отлично сумеешь устроиться в этой лачуге.

Потом он ушел.

Я сидела на желудевом диване, болтала босыми ногами и негромко передразнивала:

— Ты ведь у меня умница, ты отлично сумеешь устроиться в этой лачуге.

Мать засмеялась.

Моя будничная одежда был запакована, поэтому я надела платье из шотландки и новые ботинки. Я считала, что так и нужно: на новом месте меня сразу же должны оценить. Хотя придется все-таки сказать здешним ребятам, что на мне не будничная одежда, а, пожалуй, самая нарядная.

— Теперь больше не станем по утрам возиться с кофе, — сказала мать. — Будешь выпивать вместо него чашку цельного молока. Нам дают по два литра в день да еще четыре литра снятого, так что должно хватить…

В это первое утро я покорилась, хотя меня такая новость ничуть не обрадовала. Мать заметила, что я огорчена.

— Ты всегда делала, что хотела, и питалась одним кофе с хлебом. Вот и не выросла ни капли за лето, теперь вместо кофе будешь пить молоко с куском сахара.

Мать знала, где собака зарыта. Когда в рабочих семьях детям не давали кофе, они и не думали жалеть об этом, они просто боялись, что взрослые лишат их куска сахара, Мать, конечно, хорошо помнила это с детства.