Муа Мартинсон - Мать выходит замуж

— Старику приходится самому вести хозяйство, — судачили соседки.

— Ничего у нее особенного нет. Старику отдых нужнее, чем ей.

Бабушка сама считала, что в теплую летнюю погоду лежать и наливаться водой можно с таким же успехом у себя дома. Вот зимой действительно хорошо бы поехать куда-нибудь, где тепло.

— И все-таки тебе стало легче, Софи. Тебе полезно немножко проветриться, — говорил добродушный скотник.

И вот он умер. Кто-то будет теперь топить печь по утрам? Кто будет помогать старухе застегивать юбку и шнуровать ботинки? Скрюченные пальцы плохо ее слушаются. Как она будет теперь жить? Мать все говорила об этом, пока мы мчались по снегу. Кучер то и дело поворачивался к нам и заигрывал с матерью.

Мы остановились прямо перед кустом сирени. Во дворе стояла лохань с бельем, а рядом — огромный котел, над которым клубился пар.

— Кто-то стирает для бабушки, — сказала мать. — Ну, езжай себе, нечего даром терять время, вот тебе двадцать пять эре за то, что подвез, — обратилась она к возчику.

— Пожалуй, я зайду поздороваюсь со старухой, может предложит закусить, — ответил он.

Матери это, как видно, не понравилось, но она постучала в дверь и вошла.

За столом, засучив рукава, пила кофе большая, ширококостная Метельщица Мина. Полупьяный, краснолицый отчим уселся напротив нее и зубоскалил. У печи сидела бабушка, лицо у нее было грустное. Я заметила, как рассердилась мать. Впрочем, она начала сердиться еще из-за ботинок, и потом, когда возчик заговорил об отчиме.

— Здравствуйте, — сказала она резко. Бабушка молча смотрела на нее, отчим разинул рот от изумления, одна только Метельщица Мина ответила на ее приветствие.

— Я вижу, здесь уже есть одна невестка, — все тем же тоном продолжала мать.

Тут в комнату ввалился кучер и, завидев отчима, тоже остановился в смущении.

— О, черт, и ты здесь! Я же видел тебя вчера утром в городе.

Бабушка побледнела. Она сделала движение, намереваясь встать.

— Сидите, бабушка, все идет как полагается, — сказала мать с горечью и подошла прямо к отчиму.

На нем был шелковый галстук в красную и желтую клетку, который я никогда прежде не видела. Он повязал его так, как это делают матросы, свободно распустив концы на груди.

Мать схватила его за галстук и сильно дернула. Она, вероятно, хотела сорвать галстук, но он был завязан свободным узлом, и отчим стал задыхаться. Он схватил мать за руки, но она продолжала тянуть. В конце концов галстук порвался, и мать бросила оторванный конец в лицо отчиму.

— Негодяй! — крикнула она, ударив его наотмашь.

Он не пошевельнулся, не дал ей сдачи, только сидел и таращил на ее глаза.

— Гедвиг, — произнесла бабушка и заплакала.

— Ну что? — спросила мать. — Остаться мне или уехать?

— Черт тебя побери, Альберт, — сказал кучер, — теперь ты не отвертишься.

Метельщица Мина вышла на улицу и занялась бельем. На дворе было не меньше десяти градусов мороза, но Мина была не из тех, кто привык стирать под крышей.

Отчим встал и попытался выскользнуть из комнаты, но мать схватила его за плечи и силой усадила на стул.

— Сиди, пока я не поговорю с бабушкой. А впрочем, может вы уже похоронили старика? — грубо спросила она.

Бабушка заплакала. Как мне было ее жалко! По-моему, возчик разделял мои чувства, потому что он стал бранить мать.

Метельщица Мина тоже начала злиться. У этой высокой, плотной женщины с сединой в волосах было удивительно гладкое, свежее лицо. Она и всегда-то слегка заикалась, а тут, выйдя из себя, стала заикаться больше обычного.

— Ш-ш-то это ты хочешь сказать? К-к-ак ты сме-е-ешь звать меня н-н-невесткой? У т-т-тебя самой растет ублюдок, и небось с Францем ты тоже не зря к-к-ка-таешься…

— Ах, вот оно что! — Обозленный отчим вскочил со стула. — Уж не потому ли ты так развоевалась? — крикнул он, наступая на мать.

— Заткнись, трещотка! — заорал возчик на Мину. — И ты не дури, Альберт! Ступай в город к своей полюбовнице.

И двое пьяных мужчин полезли в драку.

Мать и Мина старались их разнять. При этом обе они колотили их от души. Счастье, что в доме не было соседей. Я прижалась к бабушке, и мы обе молча глядели на эту безобразную сцену. Мать была права: мирному житью пришел конец.

Мине удалось выставить возчика, а мать дотащила отчима до ближайшего стула.

— Сиди смирно, иначе я не знаю, что сделаю! — кричала она.

— Сиди, Альберт, — сказала бабушка. — У тебя нет ни стыда, ни совести. В сарае лежит тело твоего отца!.. Он должен был поехать к вам еще вчера, — повернулась она к матери. — А сегодня пришел и сказал, что растратил деньги, взятые на дорогу. Говорит, что послал тебе ботинки, которые я дала. Но ты, верно, приехала не дождавшись их, потому что он говорит, будто послал их вчера поздно вечером и будто звонил хозяину.

— Ботинки на мне. Я купила их у Процентщика Калле за пять крон, — сказала мать, вытянув ногу.

Голова отчима свалилась на грудь, подбородок отвис, он исподлобья таращил на мать испуганные округлившиеся глаза. Порванный галстук валялся на полу.

У бабушки порозовели щеки. На лице у нее появилось такое странное, неожиданное выражение, точно она хотела засмеяться, — ее впалый рот подергивался и вздрагивал, ноздри прямого тонкого носа затрепетали. И вдруг она засмеялась, тихо, едва слышно.

— Ах, Гедвиг, Гедвиг, — промолвила она, качая головой.

По лицу матери было видно, что она тоже готова улыбнуться. Уж очень глупый вид был у отчима. Он все смотрел, не мигая, на грубые ботинки матери, с таким ужасом, точно это были кровожадные черные тигры.

С улицы доносился голос возчика, продолжавшего препираться с Миной. Лошади время от времени позвякивали колокольчиками, потом голоса стали удаляться, но телега по-прежнему стояла у крыльца.

Вдруг отчим сел на корточки и, подняв с полу шелковый галстук, стал рвать его на куски.

— Чертова тряпка! — крикнул он и стиснул челюсти так, что на щеках вздулись желваки. Он продолжал рвать галстук на мелкие клочья. Мы молча следили за ним. Но он даже не взглянул на нас, продолжая терзать несчастный галстук. Потом вдруг поднялся и вышел не простившись. Никто его не окликнул.

— Мина, конечно, пошла с пьяным Францем, — сказала бабушка.

— Ну, детей они не наживут, чего им бояться, — заметила мать. — Только вот котел простынет. Я сама займусь стиркой, бабушка, но сначала дайте нам перекусить, мы ничего не ели с утра.

На столе лежала жареная селедка, картошка, молоко и масло. Все было очень вкусным. Мы ели молча. Бабушка ни о чем не спрашивала и только время от времени тихонько посмеивалась.

Вдруг под окном зазвенели колокольчики, и, выглянув на улицу, мы увидели, что отчим уселся рядом с Францем и повозка выезжает на улицу.