Василий Федоров - Канареечное счастье

«Как странно, — думал Кравцов, оглядывая с высоты дома крыши и трубы. — Еще недавно все это было для меня совершенно чужим. И вот теперь знакомства… И Наденька…»

Он посмотрел в тот угол, где за пишущей машинкой должна была сидеть Наденька. Но там никого не было. Постепенно он был вовлечен в тот странный круг почти непередаваемых словами ощущений, где царили ассоциации и намеки. Оттолкнувшись мысленно от крыш и от города (хотя ему казалось, что это пришло само собой, случайно), он незаметно перешел на размышления о войне. «De bello gallico» [45] Записки о Галльской войне» (лат.). — вспомнилось почему-то ему. — «Цезарь подошел к городу на две тысячи триста шагов…» Ну, это еще были войны совсем игрушечные, — подумал Кравцов. — Самое страшное артиллерия…»

Он вдруг увидел поле, все изрытое снарядами. Мишка Ломов, его приятель по полку, кричит ему издали и машет руками. А сам он бежит туманной, осенней ложбиной, заросшей лопухами (эта ложбина запомнилась навсегда). Вот он споткнулся и упал лицом в куст. Что-то прогрохотало сбоку и приподняло вверх качнувшийся горизонт. Всадники и деревья прыгали, перегоняя друг друга. А в том месте, где залег неприятель, в воздух, в синюю глубину обрывался угол подоконника, ярко освещенный солнцем, угол бухарестского подоконника… («Ибо действие сейчас происходит в Бухаресте», — несвязно подумал Кравцов.) И тут же шумным клубком скатились вниз по подоконнику дерущиеся воробьи. Кравцов вздрогнул.

«Все это нелепости, то, о чем я сейчас думаю», — решил он почти смущенно и повернулся к Федосей Федосеевичу.

— Ну-с, юноша, — сказал Федосей Федосеевич, протягивая письмо. — Вам необходимо будет сходить к Наталье Ивановне. Сегодня же. Это милейшая дама, и она вам, конечно, поможет. Ей, кажется, нужен репетитор для дочери…

Кравцов поблагодарил и, все еще оглядываясь на пишущую машинку, вышел на улицу. Гремящая и беспрерывно позванивающая конка унесла его в незнакомую часть города, к мутной Дымбовице, расщепившей здесь тротуары и мостовые. В утреннем блеске на крутой площади бронзовые Ромул и Рем сосали бронзовую волчицу; меланхолично журчал фонтан; раздуваясь, как кобры, расхаживали по карнизам голуби. Кравцов отыскал наконец нужный ему дом и, взойдя на крыльцо, несмело позвонил. Медная дощечка с запыленными буквами повторила надпись лежащего у него в кармане конверта.

— «Наталия Грушко», — прочитал Кравцов. И опять для чего-то справа налево — «Грушко Наталия». Потом он стал читать попеременно: «Наталия Грушко». «Грушко Наталия»… «Грушко Наталия». «Наталия Грушко».

В глазах у него зарябило. Неожиданно открылась дверь. Перед ним стояла еще нестарая полная дама с румяным свежим лицом, похожим на рекламу Одоля.

— Як вам, простите… — заторопился Кравцов. — Я к вам… Здесь вот к Грушко Наталии, — сказал он, показывая письмо. — К Наталии Грушко. То есть к Наталии Ивановне Грушко…

— Да, это я, — сказала дама. И жестом пригласила его войти.

Кравцов очутился в богато обставленной квартире. Наталия Ивановна ввела его в гостиную и, указав рукой на диван, неторопливо вскрыла конверт. По мере того как она читала, лицо ее все более прояснялось.

— Ну что же, — сказала она, складывая, наконец, письмо и обмахиваясь им как веером. — Мне действительно нужен учитель.

Теперь она разглядывала Кравцова со снисходительной улыбкой, небрежно вскинув лорнет и щуря при этом свои черные, немного выпуклые глаза.

— Ведь вы бывший студент, не правда ли?

— Я был естественником в Киеве, — отрывисто ответил Кравцов.

— Вот что, голубчик, — сказала Наталия Ивановна. — Я очень ценю рекомендацию Федосей Федосеевича. Но у меня есть свои принципы… Вы понимаете, конечно?.. Мы живем в исключительное время.

И так как на лице Кравцова отразилось недоумение, Наталия Ивановна принялась излагать свои взгляды на воспитание детей.

— Ужасно! Ужасно! — восклицала она, неестественно томно закатывая глаза. — Нынешняя молодежь никуда не годится. Положительно никуда не годится. Забыты идеалы, поруганы светлые кумиры. Дети растут как в лесу… Я возлагаю на вас особые надежды, — добавила она неожиданно. Кравцов неловко поклонился, привстав с дивана. — Вы должны будете внушить моей дочери уважение к героям. К нашим русским героям. И вообще, ко всем героям… Ах, герои! — воскликнула она, закатывая глаза почти до белков. — Что за имена! Наполеон! Суворов! Минин и Пожарский…

Несколько секунд лицо ее хранило восторженное выражение, как будто на фоне синих обоев она вдруг увидела весь героический эпос. В окне колыхались занавески. Круглый кактус, похожий на ежа, победоносно распустил свой лиловый цветок. Солнце освещало лунную ночь в Венеции и стенные часы в ореховом футляре.

«Но что же я знаю о героях? — подумал Кравцов, рассеянно считая ряды птиц, летящих по синему полю обоев. — Что я знаю о героях? Кутузов бил французов… И в древности была битва при Фермопилах… Придется возобновить в памяти все эти исторические сведения».

— Что же касается платы, — сказала Наталия Ивановна, и глаза ее внезапно потускнели, — то здесь у меня тоже свои условия. Но прежде позвольте узнать, любите ли вы консервы?

Вопрос настолько озадачил Кравцова, что ему даже показалось, что он ослышался.

«Ну, конечно, ослышался, должно быть, о консерваторах», — подумал он. Об его отношении к консервативным партиям.

— Право, затрудняюсь вам ответить, — сказал Кравцов раздумчиво. — Мне лично кажется, что я себя могу причислить к либералам. Но все же…

— Нет, я не о том, — спокойно перебила его Наталия Ивановна. — Я вас спрашиваю, любите ли вы мясные консервы.

Кравцов глядел на нее с тем изумленным видом, с каким новобранец глядит впервые на остановившего его посреди улицы офицера.

— Так как если вы не любите консервов, — сухо добавила Наталия Ивановна, — мне придется отказаться от ваших услуг.

Она выжидательно закусила губу. И тут Кравцов почувствовал, что ему надо ответить утвердительно, хотя он и не понимал, почему и о каких консервах спрашивала его госпожа Грушко.

— Да, я люблю консервы, — сказал Кравцов покорно. — Я даже очень люблю консервы.

Наталия Ивановна улыбнулась улыбкой фарфоровой куклы, выставляя напоказ свои великолепные зубы и слегка собирая у глаз затушеванные тушью морщины.

— У нас консервная фабрика, — пояснила она. — Мы со всеми расплачиваемся консервами. Например, прислуге мы платим консервами. Вы же будете получать одну треть деньгами.

— Одну треть? — невольно вырвалось у Кравцова.

— Да, одну треть, — подтвердила Наталия Ивановна.

В водворившейся тишине щелкающими шажками прогуливались стенные часы. Казалось, они брели чуть прихрамывая, изредка спотыкаясь и останавливаясь совсем. Но бронзовый маятник с машинным равнодушием раскачивался направо и налево.