Василий Федоров - Канареечное счастье

— Ну как хотите, я вас не неволю. — Несколько секунд они стояли молча. — Послушайте, — сказала Наденька. — Вас нужно привлечь в наш кружок. Каждую субботу мы устраиваем вечеринки с пением и танцами. Очень весело. Я вас познакомлю с молодежью, хотите?

Кравцов поблагодарил:

— О да, я с удовольствием…

— Ну и прекрасно. Приходите в субботу к шести часам на склад. Оттуда отправимся вместе. Вот увидите, как будет весело. Вы танцуете, надеюсь? — спросила она.

— Я очень давно танцевал, — признался Кравцов. — Но я специально подучусь. У меня довольно большая комната, и я могу по утрам…

Наденька рассмеялась:

— Нет, вы действительно странный человек. Как же вы будете танцевать без музыки?

— Я могу насвистывать, — просто ответил Кравцов. — Танцевать и в то же время насвистывать. Это совсем нетрудно. В особенности если…

Но Наденька уже закрыла лицо руками и вся тряслась от сдерживаемого смеха. Идущий мимо солидный господин удивленно остановился, глядя на нее.

— Идите же, идите же, — зашептала Наденька. — В субботу в шесть часов, не забудьте.

И она скрылась за дверью…

На складе у Федосей Федосеевича Кравцов разыскал то, что ему было необходимо для подготовки к завтрашнему уроку. Здесь оказались «История» Иловайского, «Былина об Илье Муромце», «Женщины вокруг Наполеона» и «Христофор Колумб» в издании для народа. Пожалуй, интересней всего было бы начать с Наполеона… Но когда он внимательно просмотрел книгу, то оказалось, что Наполеон был просто несчастный муж и не менее счастливый любовник. И образ великого полководца, тот образ, какой с юношеских лет сохранялся в воображении, теперь потускнел и поблек. Зато Иловайский был наполнен героями. Трудно было даже остановиться на ком-либо отдельно.

«Уж не о Румянцеве ли прочитать первую лекцию? — подумал Кравцов. — Или о графе Орлове?» Он нерешительно листал страницы, не зная, что выбрать для первого раза.

Книга была старая и истрепанная, с пожелтевшими от времени листами, пропахшими ореховой ветхостью. У Дмитрия Донского зеленым карандашом было раскрашено лицо и борода, а на одной из страниц стояла подпись: «Гимназист четвертого класса ананьевской гимназии Иван Долгов. 8 декабря 1915 г.». Некоторые иллюстрации вдруг припомнили Кравцову его собственное детство, и совсем незначительные мелочи, казалось, навсегда похороненные в памяти, всплыли теперь наверх.

«Да неужели все это было так давно?» — изумился Кравцов. Внезапно он ощутил бег времени, бешеную скачку лет, огромную дистанцию, отделяющую его от детства… Старое гимназическое здание с ярко-голубой вывеской проплыло перед ним в давнем утреннем тумане. Он увидел свою классную комнату, запушенное снегом окно, на котором мороз уже нарисовал пышные оазисы с пальмами и бамбуками. Младшая сестра Катя предлагает меняться елочными конфектами:

— Хочешь, я тебе дам двух Пушкиных за одного Скобелева?

Он соглашается. Пушкин с начинкой и гораздо вкуснее. Кроме того, на обертке стишки: «Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна освещает снег летучий, мутно небо, ночь мутна… А. С. Пушкин».

И рыжий, некрасивый поэт глядит на него с конфектной обертки…

— Я съела Кольцова, — говорит сестра. — Он очень кислый.

«Неужели все это было?..» — думал Кравцов, сидя с раскрытой книгой.

Он отобрал несколько нужных ему книг и тотчас же отправился к себе домой, чтобы добросовестно подготовиться к утренней лекции. Ночью ему приснился страшный сон, будто Дмитрий Донской верхом на белой лошади въехал к нему в окно и потребовал документы:

— Пожалуйте со мной в особый отдел, товарищ! Вы арестованы!

Лошадь вздыбилась и заржала. Кравцов проснулся. В утреннем воздухе снаружи бешеной радостью встретили воробьи. «Жив! Еще жив! Жив!»

«А что же, пожалуй, с него и начну, — подумал Кравцов, одеваясь. — С Дмитрия Донского. Когда же истощатся русские герои, перейду к героям древности…»

На квартире Грушко его уже ждали, и сам господин Грушко изъявил желание познакомиться с ним.

— Пойдемьте, я вас провожу к мужу, — сказала Наталия Ивановна каким-то торжественным шепотом.

Она постучала в высокую дверь, ведущую из гостиной в кабинет господина Грушко. За дверью что-то квакнуло:

— Войдите!

Кравцов вошел, неслышно ступая по мягкому ковру, и остановился в нескольких шагах от письменного стола, за которым сидел плешивый, аккуратный старичок с короткой бородкой и с глазами, похожими на щелки.

— Вы? — квакнул он, чуть повернувшись в сторону Кравцова и как-то боком, недоверчиво косясь, взглянул на него.

— Я… — растерялся Кравцов.

— Что? — уже совсем недружелюбно спросил господин Грушко и повернулся к Кравцову похожим на корень лицом.

— Я пришел, — окончательно смутился Кравцов. — Вы хотели…

— Я хотел? — Господин Грушко деланно и раздраженно рассмеялся. — Я не хотел. Я согласился.

— Вы согласились, — для чего-то повторил Кравцов.

— Я согласился, — медленно отчеканил господин Грушко. — Но я не хотел.

Теперь он сверлил Кравцова холодными, маленькими глазками, словно испытывая его терпение.

— Я не хотел, так как не занимаюсь благотворительностью, — сказал господин Грушко, закладывая ногу на ногу и откидываясь на кресле. — Она хотела. Жена. А я не хотел.

Лицо Кравцова покрылось мертвенной бледностью. Он почувствовал порывистые и размашистые толчки сердца, как будто только что поднялся на крутую гору и сейчас должен свалиться куда-то вниз, глубоко в пропасть.

— Она хотела, а я не хотел, — тянул господин Грушко, не спуская глаз с Кравцова. — Я не могу разбрасывать деньги.

— Но ведь я… я не даром, — теряясь совсем, воскликнул Кравцов. — Я как учитель…

— Я не могу разбрасывать деньги, — повторил господин Грушко, медленно оправляя манжеты. — У меня не АРА. Не питательный пункт. Почему я должен кормить чужих людей?

Кравцов опустил глаза. Лицо его уже горело. Полированные ножки письменного стола злорадно ввинчивались в пол блестящей черной спиралью.

— Вот, собственно, все, что я нахожу нужным сказать, — внезапно заключил господин Грушко, указывая жестом на дверь. — Можете идти.

И он погрузился в рассматривание каких-то счетов и бланков, беспорядочно разложенных на столе. Кравцов вышел в совершенно подавленном настроении. Но в гостиной его встретила Наталия Ивановна одобряющей улыбкой:

— Все великолепно. Не волнуйтесь. Если бы вы ему не понравились, он бы вас выгнал сразу. Уж я его знаю, поверьте. Но это золотой человек. Это добрейшее сердце!

В классной комнате, куда они затем вошли, сидела девочка-подросток, странно напоминавшая Кравцову господина Грушко, — то же узкое лицо с глазами-щелками и упрямый, широко раздвинутый рот, топорщивший бескровные губы. Ей было на вид лет двенадцать.