Василий Федоров - Канареечное счастье

— Завтра в девять утра, — сказала Наталия Ивановна и протянула руку.

Кравцов поднялся с дивана в каком-то оцепенении. За дверью, должно быть, в столовой, слышен был звон расставляемой на столе обеденной посуды. Запах горячего мясного супа побеждал тонкое благоухание лакфиоля, исходящее от одежд госпожи Грушко.

«Бессмысленно уходить от обеда», — почему-то подумал Кравцов, уже прощаясь и целуя протянутую ему пухлую и белую руку. Он так ясно представил себя за столом в уютной комнате… Голубоватая салфетка лежит рядом с его прибором. И он ест душистый суп, пахнущий лакфиолем.

— Значит, завтра в девять утра, — повторила Наталия Ивановна, умело прицепляя к лицу ничего не выражающую улыбку.

— Да, конечно… Я приду, — неловко пробормотал Кравцов. Он кланялся и улыбался, отступая к двери, и даже за дверью, на парадном крыльце, он еще кланялся и улыбался. И вдруг остановился и до боли сжал пальцы. Ему стало почему-то стыдно, и он почувствовал, что все лицо его и уши покрываются густым румянцем. Наконец преодолев свое смущение, он пошел вдоль ограды, мимо свежей зелени только что распустившихся каштанов. Знакомые края над крышами и проводами сияли ослепительной синевой. Он опять видел тот мир, в котором жил с детства, странный мир, созданный его собственной фантазией.

«…За спутанными ветвями на юге был Египет, а еще дальше Индия. И это облако похоже на фрегат…»

Потом взгляд его скользнул по каменной ограде, и он заметил бабочку, гревшуюся в лучах солнца. Она сидела неподвижно, распустив на камне свои темные бархатные крылья, чуть подрагивающие от скрытой неврастении.

«И вот я один ее замечаю, — подумал Кравцов. — Я один среди тысячи прохожих…» Уже подойдя к конке, он спохватился, что у него нет денег на обратную дорогу. Впрочем, это обстоятельство мало его огорчило. Было приятно идти по солнечным улицам, глядя то поверх домов, то вниз, на темные плиты тротуара. А эти соринки под ногами, эти окурки папирос, обрывки бумажек и полуистлевшие спички только подчеркивали своей мелькающей незначительностью то важное и единственное, что родилось в его душе, хотя он и пытался перехитрить самого себя.

«Здесь у стены отбит угол. И это тоже вижу я один… И об этой старой акации никто, кроме меня, не думал… А все же надень-ка шляпу… надень-ка ее все же», — повторил он про себя.

Потом раздельно, по слогам, он сказал: «На-день-ка!..» Его словно охватило ветром. Но, все же хитря с собой, он надел шляпу, стараясь возможно аккуратней надвинуть ее на голову.

— Ну и что же? — запнулся он. И вдруг сияющее имя вспыхнуло перед ним. — Наденька! Вот что: Наденька!

Он остановился у белого особняка, снежной глыбой сверкающего на солнце. Мраморный амур над воротами запутался в ветвях старой липы. Проулок был пустынен и тих, сюда едва долетал шум города. Заметив скамью, Кравцов опустился на нее и некоторое время сидел, отдаваясь наплыву мыслей. От постоянных недоеданий и от того, что он сегодня еще ничего не ел, голова его слегка кружилась, и ему казалось иногда, что он летит в сверкающей карусели навстречу облакам и деревьям. Воздух словно ломался хрустящими льдинками, и повсюду стоял чуть слышный звон. Солнце уже затопило всю улицу и огненным водопадом сбегало вниз по жестяному желобу на углу дома.

«Все устроится, все как-нибудь устроится, — думал Кравцов. — Во всяком случае, найден урок. Ну а затем ведь он же играет на виолончели. Где-нибудь в ночном баре или ресторане можно найти занятие. Ну а лекции… это еще успеется потом…»

Он закрыл глаза, и легкий ветерок зашарил у него по лицу мягкими осторожными руками. И оттого, что солнце светило прямо в глаза, темнота под закрытыми веками стала совсем малиновой, и тысячи кружочков, фиолетовых и золотистых, поплыли мимо, словно амебы или инфузории в объективе университетского микроскопа. По всему телу разлилась ленивая истома. Шум деревьев, то возникающий совсем близко, то уносящийся в сторону, убаюкивал подобно музыке.

«А вдруг это сон, — фантазируя, подумал Кравцов. — Я в России, и Наденька в России… И не было революции…»

Он открыл глаза в страстном желании чуда… Чужой южный город возник перед ним, как по мановению волшебной палочки. Перекрашенные туфли на скрещенных ногах математически доказывали настоящее. Бухарест… Да, Бухарест… Теперь он окончательно очнулся. Он вдруг забеспокоился, что никого не застанет на складе, а между тем необходимо переговорить с Федосей Федосеевичем… И, кроме того, он увидит Наденьку. Ведь вот уже несколько дней, как он ее не видел. Поднявшись со скамьи, он быстро пошел вдоль домов и скоро очутился на людной улице. Отсюда уже рукой подать до склада… Вот там за углом в большом сером доме… Но в тот момент, когда он заворачивал за угол, знакомое женское лицо качнулось перед ним из-под розовой шляпки. Кравцов остановился как вкопанный.

— Куда вы так спешите? — спросила Наденька. — У вас был страшно озабоченный вид.

Она чуть усмехнулась одними губами.

— Спешил? Нет, я не спешил, — растерялся Кравцов. — Я просто шел. Я вас увидел внезапно.

— Вы не шли, а бежали, — сказала Наденька. — Я уже решила, что где-либо пожар. Ведь вы, наверно, любите пожары?

Они пошли рядом.

«Вот оно, чудо», — подумал Кравцов, не решаясь взглянуть на Наденьку, хотя всем существом чувствовал ее близость, как музыкант, мельком взглянувший в ноты, ощущает мелодию.

— Почему же вы мне не отвечаете? — весело щебетала Наденька.

— Пожалуй, люблю, — сказал наконец Кравцов с серьезной добросовестностью. — Но больше ночные пожары.

Почти не скрывая любопытства, Наденька посмотрела на него:

— Вы очень странный человек. Иногда вы обдумываете каждую фразу, как на экзамене. А иногда вы, простите, говорите всякие глупости. Ну зачем, скажите, вы говорили прошлый раз о различных системах пишущих машинок? Это вас действительно интересовало? И потом, я ведь совершенно не знаю, кто вы такой. Вы к нам свалились, как с луны, в своих… в своих белых туфлях.

Она рассмеялась весело и звонко. Скашивая глаза, Кравцов осторожно взглянул на нее: как она была хороша в этой розовой шляпке!

— Я получил урок, — сказал он совсем некстати, словно рассуждая с самим собой, — Но это, конечно, пустяки. Придется, очевидно, играть на виолончели…

— Вы играете на виолончели? — удивилась Наденька.

— Когда-то играл. Но очень давно… в России. Придется выучить танцы. Новые танцы, понимаете?

Разговаривая, они остановились у ресторана.

— Не зайдете ли пообедать со мной? — предложила Наденька. — Я здесь обедаю. Здесь, между прочим, недорого, — поспешно добавила она.

Но он решительно отказался. Ему вовсе не хочется есть. Он сыт.

Последнюю фразу Кравцов проговорил с опущенными вниз глазами.