Василий Федоров - Канареечное счастье

Засиживался он у нас до позднего времени, и уж признаюсь, было с ним немало хлопот. Потому деревянную он имел ногу, и крепко стучала она на лестнице. Все квартиранты пробуждались от этого стука. Я уж и то несколько раз намекал ему с деликатностью:

— Вы бы, — говорю, — резиной свою ногу подбили, ваше превосходительство. А то ведь у вас железо. Сейчас, — говорю, — даже не модно подковывать железом. Это раньше действительно носили такие подковы. А теперь по-иному куют. По-европейски и чтоб непременно с резинкой. Шума от этого меньше, и никому не заметно, что вы инвалид.

Ну а он, понятно, машет рукой:

— Куда мне за модой следить! И так проживу. Нет у меня средств на подковы.

Вот от этого самого генерала произошло мне большое огорчение. Собственно, рассудить хорошо, так не виноват он совсем. Всему виной расстройство моей нервной системы.

Ну а все-таки довершил генерал случившуюся драму, и тягостно мне о нем вспоминать… Однако расскажу по порядку. Любили мы помечтать иногда с господином Чучуевым. Вроде отдыха были эти мечты после наших учебных занятий. Бывало, уляжемся в постели и лампу потушим. И уж тут пойдут разговоры. Обыкновенно начинал господин Чучуев.

— А что, — говорит, — если бы шел я по улице и вдруг нашел четыреста тысяч крон?

— Что ж, — говорю. — Дом можно было бы здесь купить или торговлю затеять.

— Нет, — говорит господин Чучуев. — Я бы купил трехмачтовый корабль и отправился путешествовать.

— И это, — говорю, — неплохое занятие. Поехали бы вместе дикарей обучать. А обратно можно было бы апельсинами нагрузиться и выгодно здесь продать.

И уже размечтаемся о всяких прекрасных моментах…

И вот случилось нам однажды проснуться утром от стука посторонних шагов.

— Генерал это, — сказал господин Чучуев. — Больше некому так стучать. Только зачем бы пожаловал утром?

Действительно, вошел к нам в комнату генерал и сейчас же ногу свою отстегнул и на гвоздик повесил. А сам присел на кровать.

— Дело, — говорит, — у меня есть. Потому пришел сверх всякой программы.

И стал моментально рыться в кармане. Наконец вынул синий билетик и господину Чучуеву протянул:

— Дозвольте предложить вам билет на лотерею изувеченных воинов. Можете выиграть крупную сумму или ценный предмет.

Переглянулись мы тогда с господином Чучуевым.

— Как раз вчера, — говорим, — рассуждали мы о подобной случайности.

— Значит, кстати пришел я. — сказал генерал. — Вот увидите, выиграете что-нибудь ценное.

И купил господин Чучуев данный билет.

— Пускай, — говорит, — лежит на всякий случай. Может быть, действительно сделаюсь капиталистом.

И как ушел генерал, то мы еще немного помечтали.

— Эх, кабы сотню тысяч выиграть! — сказал господин Чучуев. — Для доброго дела я бы ее предназначил. Например, закупил бы у султана гарем и всех женщин выпустил на улицу. Или же для научного опыта деньги эти пожертвовал. Пусть, например, ученая профессура оросит на мои средства Сахару.

Умилялся я, слушая эти планы.

— Вы, — говорю, — благородной души человек, господин Чучуев!

А он, как всегда, только улыбается и глаза в землю потупит. Скромность ему мешала гордиться заслугами…

И вообще — как рассказать о той или иной его стороне? Теперь когда вспоминаю о нем, то с беспристрастием говорю: в его лице наука, безусловно, что-то потеряла. Но этим, конечно, всего не скажешь. Надо было самому его знать, чтоб оценить все качества его характера.

Помню, в тот год мы занялись изучением воды. Возьмем, например, каплю и рассматриваем ее под стеклом. Очень интересные бывали капли. Одна, например, совсем мутная, а другая горит, как алмаз. Красивое получалось зрелище. Здесь же и опыт какой-нибудь произведет господин Чучуев.

— А теперь, — говорит, — выльем воду на научную почву.

И перельет, понятно, из одного сосуда в другой. И уж как объяснит! Младенцу станет понятно. Заслушаешься, и время пробежит незаметно. Забудешь иногда про еду, пока не напомнит об этом голод желудка.

И тут суждено мне сказать о самом губительном факте. Прихворнул как-то под осень господин Чучуев, простудился немного. Укрыл я его одеялом и голову собственноручно смочил.

— Лежите, — говорю, — спокойно. Много вы занимались в последнее время. Нельзя так. Отдохните если не для себя, то хотя бы для пользы науки.

А он, как всегда, улыбается тихо.

— Нельзя, — говорит, — отдыхать, когда ожидает ученое поприще.

— Нет уж, — говорю. — Пускай подождет. Из-за поприща я вам болеть не позволю. Извольте лежать.

И как назло в тот день ветреная была погода, а к ночи еще атмосферные осадки выпали, вроде манной крупы. Растопил я печку и чайник поставил. Сам же уселся с книгой. А снаружи гудит ветер и бьется в окно. И вдруг говорит господин Чучуев:

— Откройте в столе книжный ящик и достаньте оттуда порошки. Лихорадочное у меня состояние, и нужно принять что-нибудь против температуры.

Передал я ему порошки и опять уселся читать. И задумался я, между прочим, над книжными истинами. «Сколько ума, — думаю, — на каждой странице! И какие герои в романах!» В особенности фраза одна меня поразила из героических уст. Насчет любви была эта фраза…

Тут внезапно застонал господин Чучуев. Отложил я в сторону книгу, повернулся к нему лицом. И такое увидел — никогда во всю жизнь не забыть!

Гляжу, поднялись у господина Чучуева на голове волосы и сам он скорчился на постели. И что-то пытается рассказать при помощи хриплого звука. А губы у него побелели, и пена на них показалась. Вскрикнул я, подавленный открывшейся передо мной картиной.

— Что с вами? — кричу, — Скажите, ради Бога!

А он рукой только машет и вообще объясняется жестами. Подбежал я моментально к ложу больного.

— Скажите, — говорю, — что случилось?

— Крысы… крысы это, — хрипит господин Чучуев.

И повалился опять на постель. Пошли по нем судороги, и даже мускулы сократились. Я же стою перепуганный и не знаю, как оказать медицинскую помощь. Наконец отдышался кое-как господин Чучуев и ручкой меня поманил. Склонился я над ним, а он еле слышно шепчет:

— Несчастье случилось большое. Против крыс порошки я принял. На всякий случай хранились в столе порошки эти.

Всхлипнул я даже от горя, услышав его признание.

— Ах, Боже мой! — говорю. — Как же вы допустили такую неаккуратность!

А он опять ручкой показывает:

— Откройте поскорее другой ящик. Есть там пилюли в другой коробочке.

Бросился я моментально к столу, отыскал пилюли.

Проглотил господин Чучуев одну из них и вдруг на коробку уставился взором. И застонал сейчас же.

— Не те, — говорит, — пилюли. Ведь эти же против запора.

Растерялся я окончательно.

— Здесь, — говорю, — еще лекарство имеется в стеклянной бутылке.