Василий Федоров - Канареечное счастье

— Боже, какой широкий ручей! Куда там мне в моем возрасте перепрыгнуть!

— Нет, нет, не прыгайте! — испуганно кричит Крутолобов. — Уж лучше я вас сам на руках своих перенесу.

И впрямь берет на руки Марью Васильевну. Уже и ручей далеко позади остался, а он все ее несет… все несет…

«Ведь фактически в моих объятиях», — думает Крутолобов, и сердце у него сладко замирает в груди.

— Ну довольно, опускайте на землю! — говорит наконец Марья Васильевна.

— Сейчас! Только бугорок обойдем, — упрашивает Крутолобов. — Там за бугорком на травку и опущу.

И действительно опускает ее на травку… И ничего не было между ними неприличного или циничного, никакая тучка не омрачила безоблачного горизонта их робкой любви. Быть может, все продолжалось бы еще очень долго… Быть может, до того светлого момента, когда все беженцы и эмигранты возвратятся в свободную Россию под грохот московских колоколов и счастливый русский народ устелет их путь фиалками… Но… Не бывает в жизни счастливых идиллий.

Еще через дом от Укусиловых, в небольшой двухэтажной вилле, жила русская профессорша Киргиз-Кайсацкая. Зловредная баба была эта Киргиз-Кайсацкая. Завистливая и злопамятная, хоть и играла недурно на цитре. Из-за цитры, собственно, и пенсию она получала от чешского правительства как деятельница искусства. Казалось бы, на что лучше, живи себе спокойно. Так нет, не такова была вдовушка. Она, видите ли, следила за нравственностью в русской колонии.

Родится ли у кого ребеночек в русской семье, у каких-нибудь там молодоженов, сейчас же по пальцам начинает высчитывать:

— Рановато, рановато родился. На четыре месяца поспешили. Безнравственно это. В наше время так не бывало.

Да так запугала всю русскую колонию, что вообще перестали дети рождаться. Форменное безлюдье вокруг, и не слышно милого детского лепета…

Вот эта Киргиз-Кайсацкая и взяла на мушку Крутолобова и Марью Васильевну. Подметила, что они вместе в лес по грибы ходят, и создала в своем воображении совершенно безнравственную картину. Какой-то «Декамерон» себе нарисовала. Что-то вроде похождений Казановы. А они и не подозревали, бедные, что следит за ними профессорша. Ходили по-прежнему в лес и наслаждались природой. Нарвет Марья Васильевна колокольчиков, сплетет веночек и на голову Клементию Осиповичу возложит, а сама глядит, усмехается:

— Ах, как вы похожи теперь на менестреля!.. Нет, нет, на трубадура… — Или вдруг вздохнет как лесной зефир. — Мне хочется чего-то палевого… Чего-то совсем-совсем сиреневого…

«Феноменально!» — думал Крутолобов в такие минуты. И жизнь ему казалась вечным балом, сплошным боем конфетти и серпантина…

Между тем Киргиз-Кайсацкая уже готовила осаду крепости, а крепостью был не кто иной, как муж Марьи Васильевны, прапорщик Укусилов. И вот какое письмецо послала она ему в одно восхитительное летнее утро:

«Милостивый государь! Вы меня не знаете. Я ваша тайная доброжелательница и должна вас предупредить насчет вашей супруги. Ваша супруга…»

И так далее, и так далее. Словом, изложила всю историю до розовых кончиков ногтей. И такие привела пикантные подробности насчет седьмой заповеди, что бедный прапорщик взревел астраханской белугой.

А наши влюбленные между тем, ничего не подозревая, сидели на берегу лесного ручья под сенью деревьев.

— Ах, отчего, отчего я не родилась на Антильских островах! — говорила Марья Васильевна. — Где-нибудь в Сингапуре или Гватемале… Или в Порто-Рико…

Слушал ее Крутолобов, и росли у него за плечами крылья от нежных ее речей.

— Что ж, Марья Васильевна… Фактически это невозможно, — утешал ее Крутолобов. — Мы географически отделены от тропиков. Физически отделены. И наши мечты иллюзорны.

И опять замолкали они, сидя в тени дерев, и журчал ручеек, прыгая по камешкам…

А Укусилов читал письмо, скрежетал зубами и думал: «Я тебе покажу, сукин сын, грибы! Я тебе такие грибы покажу, что во всю жизнь не забудешь. Вот какие я тебе грибы покажу!» И складывал пальцы в кулак. Однако когда возвратилась жена из лесу, ничего не сказал ей про письмо Укусилов. Даже наоборот, беззаботный вид принял, как будто ничего не случилось. И всю неделю, вплоть до воскресенья, крепился, сдерживал свои душевные порывы. Только мысленно фантазировал: «Вот сюда я его, мерзавца, ударю. Под правый глаз». Словом, предвкушал удовольствие. Бедный же Крутолобов, как агнец, предназначенный для заклания, даже не подозревал готовящейся разразиться беды. Как всегда, лежа в углу на своей кушетке, он рисовал тайную прелесть грядущего свидания. «Что есть любовь? — думал Крутолобов. — Стечение обстоятельств? И можно ли к ней подходить во всеоружии научных знаний?»

Он размышлял о любви и видел Марью Васильевну, улыбающуюся ему вишневыми устами… Профессорша же Киргиз-Кайсацкая, с тех пор как отослала письмецо, уселась у окна с чулком в руке да все глядит на дорогу, поджидает, — скоро ли приедет из города карета «скорой помощи». И тоже про себя мечтала старушка: «Печенки он ему отобьет. Уж дождусь этого непременно. А то и обоих любовников застрелит из пистолета».

Так незаметно подошло воскресенье.

Как всегда в этот желанный день, встал на зорьке Крутолобов и сразу же поспешил к заветному дубу. Подошел он к дубу и вдруг замечает: вместо Марьи Васильевны стоит на полянке муж ее, прапорщик Укусилов. И лукошко у него грибное в руках, знакомая корзиночка для вязанья.

— Сегодня я с вами пойду по грибы, — сказал Укусилов и насупился. — Марья Васильевна нездорова.

— Нездорова? Что с ней? — всполошился Крутолобов.

— Не знаю. Чего-то объелась, — сказал Укусилов. — Ну-с, правое плечо вперед… пойдем!

Отошли они далеко от дому и углубились в лесную глушь. Грустно было Крутолобову в этот день собирать грибы без Марьи Васильевны. Каждая тропинка лесная, каждый кустик и деревце, все вокруг напоминало о ней.

«Вот здесь Марья Васильевна любила отдыхать, — думал Крутолобов. — А вот там, на лужайке, она меня однажды назвала Понтием Пилатом…» Безрадостные мысли толпились у него в голове. Между тем подошел прапорщик Укусилов и задает странный вопрос:

— Помните ли вы еще Сусанина из оперы «Жизнь за царя»? Того, что поляков в лес завел?

Наморщил Крутолобов свой лоб, стал припоминать.

— Да вы не утруждайтесь, — сказал Укусилов. — Я сам вам его сейчас напомню. — И показывает лукошко с грибами.

— Бог мой! — поразился Крутолобов. — Да ведь это же все мухоморы. Выбросьте их поскорее долой. Ведь это же фактически самые ядовитые грибы.

А Укусилов стоит и посмеивается. И вдруг говорит:

— Ну-с, господин Дон Жуан, садитесь теперь на землю.

«Феноменально», — подумал Крутолобов и с удивлением посмотрел на говорившего.