Александр Дюма - Собрание сочинений в 50 т. Том 50 (2001). Рассказы

— Это только справедливо, господин Девиолен: именно этим пальцем я застрелил дядю.

— Надо позаботиться о ране, Бернар!

— Позаботиться? Есть о чем! Ветер подует — все подсохнет!

И с этими словами, снова открыв нож, он стал отрезать собакам полагающуюся им часть добычи так спокойно, будто ничего не произошло.

На следующую охоту он принес не нож, а кинжал в виде штыка, изготовленный у него на глазах его братом, оружейником из Виллер-Котре; этот кинжал не сгибался, не ломался, не складывался.

Во время этой охоты повторилась сцена, уже описанная мной; однако кабан остался на месте, зарезанный, словно домашняя свинья.

Таким же образом Бернар действовал на всех последующих облавах, причем с такой ловкостью, что друзья не называли его иначе как «колбасник».

Но ничто не могло его заставить забыть о смерти Берте-лена. Он становился все мрачнее и мрачнее и время от времени говорил инспектору:

— Вот увидите, господин Девиолен, несмотря ни на что, со мной когда-нибудь приключится несчастье!

Прошло три или четыре года после описанных только что событий; я уже покинул Виллер-Котре и вот однажды приехал туда на несколько дней. Дело происходило в декабре; снег покрывал землю.

Расцеловавшись с матерью, я побежал к г-ну Девиолену.

— О! — закричал он, увидев меня. — Это ты, мальчуган? И прибыл как раз к охоте на волков!

— По правде говоря, я именно об этом и подумал, когда увидел снег. Как хорошо, что я не ошибся.

— Да, знаешь, трое-четверо этих господ бродят по лесу, из них два — на угодьях Бернара; вчера я уже приказал ему выгнать их из логова, предупредив, что завтра утром мы будем у него.

— Как всегда, в Новом доме?

— Как всегда.

— А как поживает бедный Бернар? Он по-прежнему убивает кабанов своим штыком?

— О! Кабаны истреблены от первого до последнего. По-моему, ни единого не осталось в лесу. Бернар всем им устроил смотр.

— Их гибель его утешила?

— Нет; бедняга мрачнее и грустнее чем когда-либо прежде. Ты увидишь, как он изменился. Я выхлопотал пенсию вдове Бертелена. Но его ничто не утешает. Его грызет тоска. И он еще более ревнив, чем обычно.

— И по-прежнему без причины?

— Его бедная женушка просто ангел.

— Ну и ну! У него настоящая мания, впрочем, это не мешает ему быть одним из лучших ваших лесников, правда?

— Великолепный лесник!

— Не может так случиться, что из-за него мы завтра останемся без добычи?

— Ручаюсь за него.

— Ну и прекрасно, а время его излечит.

— Время все только усугубляет, и я начинаю думать, что он прав: с ним действительно случится какое-нибудь несчастье.

— Дело зашло так далеко?

— Да, черт возьми! Должен сказать — я сделал все что мог; мне не в чем себя упрекнуть.

— А как поживают остальные?

— Прекрасно.

— Как Мильде?

— По-прежнему бьет по две белки одной пулей.

— Как Мона?

— Мы охотились позавчера с ним вместе в болоте Койоль: он подстрелил семнадцать бекасов, ни одного не упустил.

— А Бобино?

— Бобино заказал из хвоста своего кабана свисток для собак и клянется, что у него не будет покоя ни на том ни на этом свете, пока .ему в руки вновь не попадется вся остальная часть зверя.

— Значит, за исключением Бернара, у всех все в порядке?

— Все отлично.

— Когда сбор?

— В шесть утра, в конце Больших аллей.

— Встретимся там.

Я покинул г-на Девиолена, чтобы поздороваться со всеми старыми друзьями, остававшимися в моем краю.

Одна из самых больших радостей в жизни — быть родом из маленького городка, где все жители тебе знакомы и где с каждым домом связано какое-нибудь воспоминание. Что касается меня, то, возвращаясь иногда в этот маленький городок, неизвестный почти никому в мире, я выхожу из кареты за полульё до места и иду пешком, здороваясь с каждым деревом по дороге, заговаривая с каждым встречным и приходя в волнение от любого незаметного пустяка и даже от неодушевленных предметов. Вот почему предстоящую завтра встречу с лесниками я предвкушал как настоящий праздник.

Этот праздник начался в шесть утра. Я увидел всех своих старых знакомцев: у всех бакенбарды были покрыты инеем, ибо, как я уже говорил, накануне шел снег и было ужасно холодно. Мы обменялись крепкими рукопожатиями и двинулись в сторону Нового дома. Рассвет еще не наступил.

Когда мы подходили к месту, названному Прыжок Оленя, потому что как-то во время охоты герцога Орлеанского олень перескочил с одного склона на другой через дорогу, пролегающую именно в этом месте, — итак, повторяю, когда мы подходили к Прыжку Оленя, темнота начала рассеиваться. Впрочем, для охоты время было великолепное: последние двенадцать часов снег не падал и заломы на деревьях, сделанные лесниками, чтобы отметить проходы зверей, не были занесены. Если бы только удалось выгнать волков из логова, они должны были стать нашей добычей.

Мы прошли еще полульё и вышли к повороту, где нас обычно ждал Бернар. Но там никого не было.

Такое нарушение установленного порядка со стороны столь обязательного человека, как Бернар, нас обеспокоило. Мы ускорили шаги и подошли к изгибу дороги, откуда на расстоянии примерно одного километра виднелся Новый дом.

Благодаря снежному ковру, покрывающему землю, все предметы, даже достаточно удаленные, можно было прекрасно различить. Мы увидели маленький белый дом, наполовину закрытый деревьями, небольшой столб дыма, поднимающийся из трубы вверх, лошадь без хозяина, уже оседланную и взнузданную (она топталась перед дверью дома); но Бернара нигде не было видно.

Однако слышен был жалобный вой собак.

Мы переглянулись, непроизвольно покачали головами и ускорили шаг. При приближении к дому картина не менялась.

За сотню шагов до дома мы невольно замедлили ход. Чувствовалось, что совсем близко, почти на расстоянии вытянутой руки от нас произошло какое-то несчастье.

За пятьдесят шагов мы почти остановились.

— И все же, — заметил инспектор, — надо ведь узнать, что случилось.

Мы снова пошли вперед, молча, с замирающим сердцем; никто не произнес ни единого слова.

Увидев нас, лошадь вытянула шею в нашу сторону и заржала.

В другом углу собаки кидались на ограду своего загона и яростно ее кусали.

В десяти шагах от дома виднелась лужа крови и валялся разряженный седельный пистолет.

От этой лужи крови к дому вели отпечатки шагов; за ними тянулся кровавый след.

Мы позвали хозяина дома. Ответа не последовало.

— Войдем! — сказал инспектор.

Вошли: Бернар лежал на полу рядом с кроватью, судорожно сжимая в руках скрученное покрывало; на ночном столике над его головой стояли две бутылки: одна пустая, другая полная; в левом боку у него зияла большая рана, и его любимая собака вылизывала кровь.