Томас Гарди - Том 3. Повести. Рассказы. Стихотворения

«Исправлю все», — решила я,
И в разрыхленном дерне,
От слез еще упорней,
Я ночью розы посадила:
Вернуть любовь мечтала я,
Чтоб ревность тайная ничья
Ей не сушила корни.

Но жизнь мою прервал Господь,
Призвать меня желая,
Увидеть не смогла я
Цветущих роз и не узнала,
Любовь вернул ли нам Господь,
Или сумела побороть
Ее разлука злая.

Быть может, царственный мой куст
Впервые этим летом
Пылает алым цветом,
И друг заветный понимает,
Любуясь на цветущий куст,
Что замок без хозяйки пуст,
Но мне не знать об этом.

Страдала я, и боль моя
Была очевидна ему,
Но то, что любила я мертвеца,
Не откроется никому!

Он ждал, что вот-вот на след нападет
Портрета или письма,
Любая записка, любой намек
Сводили его с ума.

Он шел за мной на причал ночной,
На берег, где билась вода,
И только на кладбище за углом
Не заходил никогда.

«Чем так привлек тебя этот обломок
Серой шершавой плиты?
Грубый, изъеденный временем камень
Что в нем увидел ты?

Нет, не увидел — скорее услышал:
Ходишь вокруг и молчишь.
Шепчешь о чем-то одними губами,
Кроткий, как птица, как мышь.

Это же просто подножье колонны,
Здесь тебе скажет любой,
Камень, отрытый на Ареопаге,
Что до него нам с тобой?»

«Я не знаток, но тревожит мне душу
Стершийся этот гранит:
Может быть, голос апостола Павла
Он и поныне хранит?

Голос апостола Павла, гремящий
Над приутихшей толпой,
Голос, пронзавший до самого сердца,
На доброту нескупой.

Солнцем и ветром измотанный странник,
С виду невзрачен и сух,
Грозно слова разбивал он о камни,
Разум тревожил и дух.

И потому не могу я не думать,
Тихий, простой человек:
Голос святого апостола Павла
Здесь поселился навек».

Висела над крышей дома
Рождественская луна,
Усадьба была нам знакома,
И снежная роща темна.
Торжественно скрипка запела
И смолкла в безлюдье ночном:
Смотрели мы оторопело,
Как в зеркале за окном
Хозяйка танцует, не зная,
Что комнату видим мы,
Мелькает рубашка ночная,
Как призрак в объятьях тьмы…
Давно прогнала она мужа,
Но только что стала вдовой,
Трещала декабрьская стужа,
Мы молча вернулись домой.

Мы повстречались за углом
С соперником моим.
С тех пор как я покинул дом,
Не виделись мы с ним.
И вновь я вспомнил обо всем,
Что больно нам двоим.

Я увидал ее тотчас
Ту, что любил и он,
Чей прах, наверно, и сейчас
Лежит непогребен.
Она опять воскресла в нас,
Как призрак тех времен!

Гляжу — в его застывшем взгляде,
В расширенных зрачках
Вновь память вспыхнула об аде,
О крови, о слезах…
Но тут и он, к моей досаде,
Мой заприметил страх.

Однако, дав уйти испугу,
Мы разошлись бесстрастно,
Ни слова не сказав друг другу
О драме той ужасной.
Но не уйти нам от недуга,
Что жжет нас ежечасно.

Он хочет жить темно и тихо,
Ему противны свет, шумиха,
Молва, визиты в знатный дом
И лесть, и клятвы за столом.
Он не нуждается в участье
Богатства, красоты и власти
И в чувствах тех, кто в дальний путь
Спешит, чтоб на него взглянуть.

Когда же весть до вас дойдет,
Что он окончил круг забот,
В час сумеречный, час унылый
Скажите над его могилой:
«Тебя любили две души».
И день в кладбищенской тиши
При свете звезд умрет спокойно.
Так будет честно и достойно.

Я — то, что не умрет,
Нить сходства и родства,
Я — тот подземный крот,
Что слышен вам едва;
Но смертное — прейдет,
А я всегда жива.

Я — очертанье лба,
Жест, голос или взгляд,
Я шире, чем судьба;
Пускай лета летят
Ни время, ни гроба
Меня не поглотят.

Указательный столб там стоял на пригорке крутом
Неказист, невысок,

Где мы с ней задержались немного, осилив подъем,
На распутье вечерних дорог.

Прислонившись к столбу, она локти назад отвела,
Чтоб поглубже вздохнуть,

И на стрелки столба оперла их — и так замерла,
Уронив подбородок на грудь.

Силуэт ее белый казался с распятием схож
В сизых сумерках дня.

«О, не надо!» — вскричал я, почуя, как странная дрожь
До костей пробирает меня.

Через силу очнулась, как будто от страшного сна,
Огляделась кругом:

«Что за блажь на меня накатила, — сказала она.
Ну, довольно, пойдем!»

И пошли мы безмолвно в закатной густеющей тьме
Все вперед и вперед,

И, оглядываясь, различали тот столб на холме
Среди мрачных пустынных болот.

Но в ее учащенном дыханье таился испуг,
Искушавший судьбу:

«Я увидела тень на земле, и почудилось вдруг,
Что меня пригвоздили к столбу».

«Чепуха! — я воскликнул. — К чему озираться назад?
Не про нас — эта честь».

«Может быть, — она молвила, — телом никто не распят,
Но душою распятые — есть».

И опять побрели мы сквозь сумерки и времена,
Прозревая за тьмой

Муку крестную, что на себя примеряла она
Так давно. — Боже мой!

I