Михай Бабич - Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы

Война становится главной темой новеллы-сказки «Моряк Джонни», написанной в 1923 году; в ней звучит отчаянный протест против преступной войны, унесшей миллионы жизней, но надежды, что в человеке проснется человеческое, у Бабича уже нет. Поэтому мечта о добре и красоте, о прекрасном мире воплощается в форме волшебной сказки. Красота и добро существуют, «Добрые и Прекрасные» морские феи плавают далеко в открытом море, «в прохладных и чистых водах», но человеческий мир отталкивает их «нечистым запахом пота и густым перегаром». Они приближаются к людям, чтобы спасти и успокоить их, — но только после их смерти. Красота, которая в эстетической концепции Бабича всегда составляла тайную сущность мира, в этот период его творчества впервые соединяется с категориями Добра и Правды. Но в мире, где человек, это «глупое животное», всю жизнь «охотится на себе подобных и истребляет их», нет места Добру и Правде, а следовательно, и Красоте.

«Островок с ладонь» (1923) — зарисовка из жизни маленькой полянки, заросшей травой. Хотя в основе своеобразного художественного мира этой новеллы лежит не сказочная фантастика, а скорее идеалистическое представление о всеобщей одушевленности природы, идея панпсихизма, эта новелла все же — сказка, и, как всякая традиционная сказка о животных или растениях, она рассказывает о людях.

Мир травинок противопоставлен другому, присутствующему подспудно, несовершенному миру человеческих отношений.

«В этой новелле нет ни одного дисгармонирующего слова, — писал венгерский литературовед Аладар Тот, — но мы все же чувствуем, что эта дисгармония существует где-то рядом…»

Мир, в котором живут травинки, удивительно гармоничен, и только там, куда вторгается рука человека, ощущается боль: умирают, «источая слезы», самые красивые цветы, земля сплошь превращается в камень, устанавливаются бессмысленные законы, по которым перед господским домом травинкам «положено быть приглаженными и такими же, как все» и «открыто цвести травам не разрешалось».

Растения, интуитивно ощущая целостность мира, чувствуя таинственную взаимосвязь всего живущего на земле, находятся ближе к «душе мира», чем человек: «они из глубины слышат биение сердца Земли и чувствуют тепло ее груди», «вступают в хор далекой надземной жизни», «и упиваются дуновениями целого мира, и свой голос подают в безграничной Вселенной». Слияние с природой, растворение в ней приближает человека к истинному знанию о мире, следование ее мудрым и добрым законам освободит человека от жестокой власти прагматического разума, от варварской страсти уничтожения себе подобных и всего живого — эта главная, гуманистическая мысль новеллы звучит актуально и в наши дни.

Новеллы «Тень башни», «Дёрдь-дровосек», «Старость Александра Великого», «Озеро в горах», «Две фантазии» и др. открывают еще одну, совершенно особенную грань дарования Бабича. Эти новеллы были созданы в 20-х — начале 30-х годов. Как и новеллы-сказки, они тоже являются откликом на реальные, жизненные трагедии, на войну, на поражение двух венгерских революций. Но если в новеллах-сказках обычно совмещались, налагались друг на друга два различных плана: реальный и сказочный — и если сказка вторгалась в реальный мир, конфликты его устранялись каким-то чудодейственным образом, то в новеллах 20-х — 30-х годов эти два разных плана органично слиты в одну особую форму отображения мира — фантастику.

Фантастика поздних новелл Бабича напоминает фантастику Э. По, «материальную» (по слову Достоевского), «неумолимо логичную, математически точную» (по определению Бабича). Повествование в них отличается правдоподобием, выверенностью деталей, логической обоснованностью, внешней бесстрастностью тона, но каждая из них тем не менее несет в себе и еще что-то помимо правдоподобия.

Бабич хорошо знал творчество Э. По, переводил его стихи и новеллы. В 1928 году в его переводе вышел сборник новелл «Гротески и арабески». Можно предположить, что новеллы «поэта-ученого» этих лет в какой-то степени ориентируются на художественный мир арабесок, «страшных» рассказов американского фантаста.

Фантастические новеллы Э. По Бабич называл «психоанализом». Фантастика в новеллах Бабича — тоже форма отображения бессознательных психических процессов, глубинных влечений человеческой души. Тайны человеческого существования «поэт-ученый» исследует теперь не на стилизованном материале, а на материале сугубо жизненном, конкретном. В этих новеллах автора занимает не столько «страсть», существующая как бы над сознанием человека, а подсознательные импульсы его психологии. Так в фантастической новелле «Старость Александра Великого» исследуются особенности человеческой памяти и тайные причины, «импульсы» человеческих поступков. Бабич был глубоко убежден в неразрывности связи прошлого и настоящего: «Мысль переходит от человека к человеку. От мертвых переходит к живым», вот почему «в девяти случаях из десяти нашими действиями управляют мертвецы».

В других фантастических новеллах Бабич исследует механизм памяти («Озеро в горах»), подавленный потенциал чувств в человеке («Две фантазии»), иррациональные «импульсы» человеческого сознания («Дёрдь-дровосек»).

В тридцатые годы в творчестве Бабича ощущается некоторое охлаждение к новеллистическому жанру, этот последний период полнее представлен в лирике и в «большой» прозе Бабича (роман-антиутопия «Пилот Эльза, или Совершенное общество» (1933), изображающий страшные картины будущего мира, истребившего культуру, и повесть «Розовый сад»). И все же гуманистический пафос этих лет нашел отражение и в некоторых новеллах: в красочной, вызывающе смелой «весенней притче» «Бодри и Питю» (1930) и в скромной по сравнению с «головокружительной» метафоричностью более ранних новелл жанровой зарисовке «Хотя бы одно лето» (1932).

Читать прозу Бабича — огромное удовольствие, но и большая работа. В каждой своей новелле писатель стремится максимально осмыслить мир разумом, подчинить его рассудку настолько, насколько это возможно, но в них всегда остается какая-то загадка, которая требует от читателя напряжения чувства и мысли.

«Самое важное в произведении искусства, чтобы оно имело нечто вроде фокуса, то есть чего-то такого, к чему сходятся все лучи или от чего исходят. И этот фокус должен быть недоступен объяснению словами. Тем и важно хорошее произведение искусства, что основное его содержание во всей его полноте может быть выражено только им», — говорил Толстой.

Очень многое можно и нужно писать о творчестве Бабича, создавшего истинные произведения искусства, но всегда будет оставаться что-то, не охваченное нами до конца, не уловленное в нашем слове, о чем смогут сказать только сами его произведения.