Ричард Марш - Жук (Том II)

Тут посыпались ругательства.

Я молчала.

Настал мой черед сохранять спокойствие. Мне хочется верить, что, возможно, за исключением некоторой бледности и безмерной жалости к невыдержанности отца, я оставалась такой же, как всегда.

— Слышишь меня?.. слышишь, что я тебе говорю?.. слышишь меня, девчонка?

— Да, папа, я слышу вас.

— Тогда… тогда… тогда пообещай мне!.. пообещай, что сделаешь все, как я приказываю!.. и помни, голубушка, не пообещаешь — из комнаты не выйдешь!

— Милый мой папа, вы хотите, чтобы я провела остаток своих дней в гостиной?

— Не упрямься!.. не… не… не смей так со мной разговаривать! Я… я… я этого не потерплю!

— Вот что я вам, папа, скажу: если не перестанете волноваться, опять сляжете с подагрой.

— К дьяволу подагру!

Это было самым здравым его высказыванием; если такую дрянь, как этот недуг, можно послать ко всем чертям одним только громким его поношением, пусть так и будет. Папа вновь понесло:

— Этот тип чудовищен, отвратителен… — и все в том же духе. — Нет более коварного побродяжки… — и так далее.

— И я приказываю тебе… я — Линдон, и я приказываю тебе! Я твой отец, и я приказываю тебе!.. Я приказываю тебе никогда не разговаривать с… с таким… — череда беспомощных повторов, — опять, и… и… и я приказываю тебе даже не смотреть в его сторону!

— Послушайте, папа. Я пообещаю вам больше не разговаривать с Полом Лессинхэмом, если вы пообещаете мне больше не разговаривать с лордом Кантилевером… или не здороваться с ним, случись вам встретиться на улице.

Видели бы вы, как тут вспыхнул папа. Лорд Кантилевер — глава его партии. Ее августейший и, по-моему, наипочитаемейший вождь. Самый настоящий кумир моего папа. Не знаю, ставит ли он его на одну ступень с ангелами небесными, но если нет, то вряд ли намного ниже. Мое предложение прозвучало для него не менее возмутительно, чем его — для меня. Но, к несчастью, папа способен видеть только одну сторону вопроса — его собственную.

— Ты… ты смеешь сравнивать лорда Кантилевера с этим… этим… этим!..

— Я их не сравниваю. Даже не уверена, имею ли я что-то против лорда Кантилевера, то есть против него как человека. Но, конечно, у меня и мысли не было поставить в один ряд личность его масштаба с кем-то по-настоящему талантливым, таким, как Пол Лессинхэм. Это стало бы чересчур суровым испытанием для его светлости.

Я не смогла сдержаться — но оно того стоило. Весь остаток разговора папа невнятно чертыхался. Как это было печально.

Он изливал чаши гнева на Пола — отчего казался таким до боли жалким. Он грозил мне всяческими пытками и карами, заставляя немедленно пообещать держаться подальше от мистера Лессинхэма; конечно, он ничего от меня не добился. В отчаянии он поклялся отречься от меня — и далеко не только это. Какими обидными словами он называл меня — меня, своего единственного ребенка! Говорил, что по мне тюрьма плачет; не уверена, не думал ли он при этом о виселице. Наконец, с бурным потоком проклятий, он выгнал меня прочь из комнаты.

Покинув папа — точнее, когда папа прогнал меня, — я прямиком направилась к бедолаге, подобранному мной на улице. Был поздний час, я устала и разволновалась, поэтому решила просто узнать, как он себя чувствует. Некоторым образом он казался мне звеном цепочки, связывающей меня с Полом, а в ту минуту такие связи были особенно дороги моему сердцу; потому я не могла пойти спать, его не проведав.

У двери меня встретила сиделка.

— Ну что, сестра, как там пациент?

Я довольно часто обращалась за услугами к этой пухлой, по-матерински заботливой женщине, и она уже не раз приглядывала за моими странными протеже. Она всплеснула руками.

— Сложно сказать. При мне он даже не шевельнулся.

— Совсем?.. Он все еще без сознания?

— По-моему, это что-то вроде транса: будто бы не дышит, пульс не могу прощупать, но доктор говорит, он жив. Ни с чем настолько странным я еще не сталкивалась.

Я прошла вглубь комнаты. Стоило мне это сделать, как человек в постели подал признаки жизни — вполне определенные. Сиделка поспешила к нему.

— Надо же, — воскликнула она, — шевелится!.. Наверное, услышал, как вы вошли!

Это не было пустым предположением: не исключаю, что действительно очнулся он именно поэтому. Я приблизилась к кровати, а он сел, совсем как утром на улице, и громко обратился к кому-то, словно представшему перед ним. Невозможно описать почти нечеловеческую муку в его голосе:

— Пол Лессинхэм!.. Берегись!.. Жук!

Понятия не имею, что все это означало. Невероятное воздействие его слов на мои нервы я могу объяснить по большей части тем, что этот крик звучал точно в бреду. Лишь только незнакомец умолк, душа моя исполнилась слепого ужаса. У меня внезапно задрожали колени. Мне почудилось, что где-то рядом притаилось невидимое, но страшнейшее зло.

А больной, договорив, как и утром, сразу впал в состояние оцепенения. Об этом мне сообщила склонившаяся над ним сиделка:

— Опять потерял сознание!.. Чудеса, да и только!.. По-моему, это не шутки. — По голосу сиделки было ясно, что она разделяет точку зрения, высказанную ранее констеблем: — Сердце не бьется. Посмотришь на него, решишь, что умер. Уверена лишь в одном, что-то с этим парнем нечисто. Не доводилось пока мне слышать, чтоб недуг такое с человеком творил.

Подняв взгляд, она увидела, как странно изменилось мое лицо, и это ее напугало:

— Ох, мисс Марджори, что такое!.. Вам плохо?!

Мне нездоровилось — даже хуже, но в то же время я не могла описать ей свое состояние. По какой-то необъяснимой причине язык меня не слушался:

— Я… я… я не очень хорошо себя чувствую, сестра, — заикалась я. — Мне… мне… мне, наверное, лучше пойти прилечь.

Говоря это, я заковыляла к двери, понимая, что сиделка не спускает с меня распахнутых от удивления глаз. Я вышла в коридор, и мне, сама не знаю отчего, показалось, что со мной комнату покинуло нечто; и теперь мы, оно и я, вместе стояли у порога. Это осознание его непосредственной близости так ошеломило, что я невольно вжалась в стену, словно ожидая удара.

Не помню, как мне удалось добраться до своей спальни. Там меня встретила Фаншетта.

На секунду ее присутствие принесло мне облегчение, пока я не поняла, с каким изумлением она на меня смотрит:

— Мадмуазель плохо себя чувствует?

— Нет, Фаншетта, я… я просто устала. Я разденусь сама, а ты можешь идти спать.

— Но если мадмуазель так утомлена, почему она не разрешает ей помочь?

Это прозвучало достаточно разумно — и с искренней заботой; вдобавок, надо заметить, что у Фаншетты было не меньше причин для усталости, чем у меня. Я замешкалась. Как мне хотелось броситься ей на шею и умолять не оставлять меня в одиночестве, однако, признаюсь честно, я устыдилась своего порыва. В глубине души я была убеждена, что внезапно овладевший мной страх совершенно беспричинен, и мне не хотелось выглядеть малодушной в глазах собственной горничной. Пока я медлила, в воздухе рядом со мной будто бы что-то пролетело, легко коснувшись моей щеки. Я схватила девушку за руку.