Сельма Лагерлеф - Том 4. Император Португальский. Возница. Предание о старом поместье. Перстень рыбака

Сейчас, стоя на солнце с непокрытой головой, он выглядел красивым и вполне разумным человеком. У него был высокий, белый лоб, глубокая складка между бровями, красиво очерченный рот с тонкими губами. Волосы у него были расчесаны на прямой пробор, подстрижены в кружок и, закрывая уши, вились на концах. Он был высокий и плотный, но не толстый, с прекрасной фигурой. Впечатление портил, однако, его взгляд, блуждающий, беспокойный, и глубоко запавшие, точно стремившиеся спрятаться, глаза. Безумная гримаса искажала его рот, в губах было нечто тупое, безвольное, что не вязалось с этим красивым лицом.

Навряд ли он был в здравом уме, если притащился сюда со своим тяжелым мешком в воскресный день. Будь он в полном рассудке, он бы знал, что это напрасный труд, поскольку сегодня ему ничего не удастся продать. Никто из далекарлийцев, бродивших по округе с товаром, по воскресеньям не гнет спину под мешком; они, как все добрые люди, являлись в храм Божий с пустыми руками, не обремененные поклажей. А этот бедняга, как видно, и не догадывался, что сегодня праздник, до тех пор, пока не остановился на солнцепеке перед церковью и не услышал пения псалмов, доносившегося из храма. Но тут он все же сообразил, что нынче торговли не будет. И перед ним встала непосильная для его больного ума задача — придумать, как ему провести свободный день.

Долго стоял он, беспомощно глядя перед собой. В обычные дни для него не составляло особого труда справляться со своими обязанностями. Он вполне способен был ходить по дворам, занимаясь торговлей. Но к воскресенью он так и не смог привыкнуть. Оно всегда возникало перед ним как большое, непредвиденное препятствие.

Взгляд его застыл в неподвижности, на скулах заходили желваки.

Первое, что, вероятно, пришло ему в голову — это войти в церковь, чтобы послушать песнопения. Но он тотчас же отверг эту мысль. Хотя он очень любил слушать пение, но в церковь войти не решался. Люди не пугали его, однако в иных церквах на стенах намалеваны диковинные и страшные картины, где изображены существа, о которых ему и думать-то было невмоготу.

Наконец после долгих умственных усилий он пришел к мысли, что раз это церковь, то тут поблизости наверняка должно быть кладбище. А если ему удастся попасть на кладбище, он будет спасен. Лучшего места для воскресного отдыха никто не мог бы ему предложить. Он и в будний день, завидев с дороги кладбище, заходил туда немного посидеть.

Но когда он теперь направился к кладбищу, перед ним неожиданно возникла преграда. Поскольку церковь в Рогланде стояла на каменистом холме, то место упокоения здесь находилось не рядом с ней, а чуть поодаль, около приходского управления. И для того, чтобы пройти в кладбищенскую калитку, ему нужно было миновать дорогу, где стояли на привязи лошади находившихся в церкви прихожан.

Все лошади стояли, погрузив морды в мешки, и с хрустом жевали сено и овес. Конечно, они не могли причинить ему никакого вреда, но у безумца были свои понятия о том, какая опасность подстерегает человека, проходящего мимо длинного ряда лошадей. Раз, другой делал он попытки пройти мимо них, но решимости не хватало и приходилось возвращаться назад. Он не боялся, что лошади лягнут или укусят его. Довольно было и того, что они находятся так близко и могут его заметить. Довольно было того, что они звенят сбруей и бьют по земле копытами.

Наконец наступил момент, когда все лошади, казалось, были целиком поглощены едой и не смотрели по сторонам. И он двинулся мимо них. Он придерживал рукой полы тулупа, чтобы они не хлопали и не могли бы выдать его присутствия. Он старательно шел на цыпочках. Но стоило какой-нибудь из лошадей скосить на него зрачок, как он тут же замирал на месте и кланялся. Он изо всех сил старался быть учтивым в этот опасный момент, но должны же лошади проявить благоразумие и понять, что ему не так-то удобно кланяться, когда у него на спине мешок с товаром. Ему оставалось лишь приседать в реверансе.

Он тяжело вздохнул. Нелегка участь того, кто, как он, боится всех четвероногих. В сущности, боялся он одних только коз. Он нипочем не боялся бы ни лошадей, ни собак, ни кошек, будь он уверен, что это не козы, прикинувшиеся другими животными. Но в этом он никогда не был уверен. Так что ему все равно было так же несладко, как если бы он боялся всех четвероногих.

Бесполезно было бы ему вспоминать о том, какой он сильный и как неопасны эти низкорослые крестьянские лошадки. Такие мысли не помогут тому, у кого душа опалена страхом. Тяжкая это вещь — страх, и нелегка участь того, в ком он угнездился.

Как ни странно, но он все-таки миновал этот лошадиный ряд. Последний отрезок пути он одолел в два больших прыжка и, забежав на кладбище, захлопнул за собой железную калитку, остановился и погрозил лошадям кулаком:

— Окаянные, дрянные, проклятые козлы!

Он всех животных называл козлами, иначе он не мог. И это было весьма неразумно, потому что из-за этого он и сам получил прозвище, которое было ему очень не по душе. Все, с кем он встречался, называли его Козлом.

Он не хотел, чтобы его так называли. Он предпочел бы, чтобы его называли настоящим именем, но его настоящее имя в этих местах, похоже, никому не было известно.

Он постоял немного у калитки, радуясь тому, что так ловко уберегся от лошадей, а потом двинулся в глубь кладбища. Он останавливался и кланялся каждому кресту и каждому надгробному камню. Но теперь он делал это не из страха, а от радости, что вновь повстречался со своими старыми и добрыми знакомцами. Лицо его преобразилось, стало кротким и приветливым. Те же кресты, те же надгробья, какие он много раз встречал прежде. До чего они похожи между собой! Он узнает их! И он должен поздороваться с каждым из них.

Ах, до чего любы ему кладбища! Здесь никогда не пасутся животные, и люди здесь не насмехаются над ним. Тут он чувствует себя лучше, чем где бы то ни было, потому что тут всегда пустынно, вот как сейчас, а если даже и есть люди, то они не докучают ему. Конечно, ему известны и другие красивые места, лужайки, сады, которые нравятся ему даже больше, но в них он никогда не испытывал такого покоя. Их и сравнить нельзя с кладбищем. Кладбище даже лучше, чем лес, потому что лесное безлюдье пугает его. А на кладбище тихо, как в самой глухой чаще, и в то же время тут он не остается без компании, потому что под каждым холмиком, под каждым крестом спят люди. Как раз такая компания и требуется ему, чтобы не чувствовать одиночества и тревоги.

Он направился прямо к разверстой могиле. Он шел туда отчасти потому, что там стояли группой деревья, дававшие тень, а отчасти потому, что любил общество. И он, должно быть, рассудил, что этот мертвец, только что положенный в могилу, сумеет куда лучше скрасить его одиночество, чем те, кто спит в них уже давным-давно.