Элинор Глин - Возрождение

— Вы хотите сказать, что все это только деловое соглашение?

— Я уже заявил это.

Она вскочила на ноги.

— Сделка, — продолжал я, — будет вполне честной. Я хочу купить то, что не предназначается для продажи, а поэтому готов дать ту цену, которая соблазнит владельца. К этому делу я не примешиваю личных чувств. Я хочу, чтобы ваш ум участвовал в намеченной мною схеме жизни, а странное цивилизованное общество, к которому мы принадлежим, не позволяет мне нанять его, так что я должен его купить. Я изложил вам все откровенно — существует ли путь, посредством которого мы можем привести эту сделку в исполнение?

Ее губы дрожали.

— Вы будете говорить это вне зависимости от того, что вы услышите о моей семье?

— Меня совершенно не интересует ее история. Я наблюдал за вами, а вы обладаете качествами, какими должен обладать партнер, который поможет мне прожить мою новую жизнь. Для меня вы только личность (храбро солгал я), а не женщина.

— Могу ли я верить вам? — спросила она почти без дыхания.

— Вы думаете о том дне, когда я поцеловал вас.

Ее внезапно сжавшиеся губы сказали мне, что она была взволнована.

— Видите ли, мисс Шарп, я предполагаю, что вы достаточно знаете мужчин, чтобы вам было известно, что у них бывают неожиданные искушения, которые, однако, может преодолеть сильная воля. В тот день меня очень растрогало ваше горе, а подавленное чувство и волнение, которое вы вызвали во мне, вывели меня из равновесия — больше это не повторится… Даю вам слово, если вы выйдете за меня замуж, я никогда не прикоснусь к вам и не буду ожидать от вас ничего, не входящего в условия. Вы будете вести свою собственную жизнь, я свою.

Внезапно я почувствовал, что последние слова были не особенно удачны, так как могли навести ее на мысль, что я буду продолжать иметь друзей, вроде Сюзетты. Я поторопился прибавить…

— Вы будете пользоваться моим глубочайшим уважением и, в качестве моей жены, к вам будут относиться с должным почтением и вежливостью.

Она снова села и подняла руки, как бы для того, чтобы снять очки, но тотчас же опомнилась и опустила их.

— Я вижу, что сегодня вы не хотели бы отвечать, мисс Шарп; может быть, вы предпочитаете уйти и подумать об этом?

— Благодарю вас. — Она встала и, не прибавив ни единого слова, вышла снова в маленький салон, а когда она ушла, я, совершенно истощенный благодаря сильному напряжению, закрыл свой глаз.

Но у меня не было чувства совершенной безнадежности — до тех пор, пока не пришел Буртон и не сказал мне, что завтрак готов и что Алатея ушла.

— Молодая лэди сказала, что, по всей вероятности, не вернется и взяла с собой все свои перья и карандаши. Могу вам дать слово, сэр Николай, она была бела, как лилия.

Мне стыдно сказать, что тут я почувствовал легкую дурноту. Но переступил ли я границу и увижу ли я ее когда-нибудь еще?

К обеду должна была придти вся компания «дамочек» и мы старались провести очень веселый вечер. Я заказал свой экипаж и отправился на прогулку в Булонский лес, чтобы успокоиться, а деревья, в их раннем осеннем уборе, казалось, насмехались надо мной — в них было столько красоты, что это причиняло боль. Все причиняло боль. Это был несомненно худший день после того, в который я свалился на «ничьей земле» под Лангмарком. Но, думаю, за обедом я хорошо играл свою роль, так как Корали и остальные поздравили меня.

— Совсем поправились, Николай. А, что за шик. Ого!

После обеда мы играли в покер, ставки были высоки и я все время выигрывал до тех пор, пока не увидел, как беспокойство закрадывается не в один глаз, (я хочу сказать пару глаз, я так привык писать о «глазе» в единственном числе, что часто забываюсь). У нас было много шампанского, Морис достал для меня нескольких экзотических музыкантов и голую индусскую танцовщицу.

Все бесились, в большей или меньшей мере.

Они ушли около четырех утра, все несколько пьяные — если только нужно писать об этом. Но, кажется, я становился все трезвее и беспокойнее, чем больше я пил, до того, что, когда я весело распрощался со всеми и очутился наконец в своей кровати, я почувствовал себя так, как если бы это был конец и смерть была следующей — и единственной хорошей — вещью, которая могла случиться со мною.

Никогда я не испытывал в такой степени этого странного чувства оторванности, как в ту ночь. Как будто неудовлетворенный агонизирующий дух стоял рядом со страждущим телом и наблюдал его слабые движения, сознавая всю их тщетность, сознавая, что прикован к нему, и зная только возмущение и агонию.

Буртон дал мне усыпительное, и на следующий день я проснулся поздно, еще несчастнее, чем всегда, одержимый презрением к себе и чувством приниженности.

Среди дня я получил записочку от Мориса, в которой он писал, что случайно узнал от одного из служащих Американского Красного Креста, что тот видел паспорт мисс Шарп, когда она ездила для них в Брест и что там ее имя было Алатея Бультиль Шарп. Судя по тому, что первая фамилия могла принадлежать к числу известных английских имен, он поторопился сообщить мне об этом на случай, если это может послужить указанием. Я не мог вспомнить где, за последнее время, я слышал это имя и с каким воспоминанием оно было связано в моей памяти. Я чувствовал, что оно стояло в какой-то связи с Джорджем Харкуром. На некоторое время я был озадачен, а затем проглядел предыдущие страницы моего дневника и нашел, что записал его разговор — Бобби Бультиль, брат Хартльфорда, сжульничавший в карты и женатый на лэди Гильде Маршан…

Ну конечно… Теперь мне все было ясно! Это могло объяснять все. Я встал и, проковыляв к книжному шкафу, достал «Пэрство». Найдя титул Хартльфорда, я отметил братьев — достопочтенных Джона Синклера, Чарльза Генри и Роберта Эдгара; последний, должно быть, и есть «Бобби». Затем я прочел обычную вещь — «воспитывался в Итоне и Христчерче», и т. д., и т. д., «бывший капитан гвардейцев. Женился в 1894 — лэди Гильда Ферузль, единственная дочь маркиза Бракстед (выморочный титул) и разведенная жена Вильяма Маршан, эсквайра. «Потомство — Алатея, род. 1894, Джон Роберт, род. 1905 и Гильда, род. 1907…»

Казалось, передо мной встала вся трагическая история.

Алатея, дитя великой любви и самопожертвования своей матери — я снова перечел слова Джорджа — «Она обожала этого, обладавшего бесконечным очарованием парня…» — «Его мог отвергнуть весь свет, но одна верная женщина пожертвовала домом, именем и честью, чтобы последовать за ним в его позор — это была настоящая, хотя и дурно помещенная, любовь». Я снова посмотрел на числа и, приняв во внимание время, которого требуют разводы, высчитал, что моя милая девочка избегла незаконного рождения благодаря только, быть может, нескольким часам.