Аугусто Бастос - Я, верховный

Я огляделся вокруг. Увидел врезавшуюся в берег, накренившуюся сумаку с грузом, от которого несло вонью. На судне не было ни души. Голова тигра была насажена на верхушку бизани. Над обрывом на фоне темной зелени мерцали огоньки, в два ряда окружавшие что-то вроде гроба. Передо мной вырос черный и в то же время прозрачный силуэт: боцман сбежал вниз по откосу. Он замешкался, не зная, как начать. Сеньор... вашу милость зовет ваш отец!.. Оставьте эти глупости, боцман. Во-первых, у меня нет отца. Во-вторых, если речь идет о том, кого вы называете моим отцом, то разве не его отпевают там, наверху? Да, сеньор; дон Энграсия только что умер. А я только что родился. Как видите, нам не по пути. Но сеньор ваш отец настаивает на том, чтобы ваша милость поднялись к нему. Я уже сказал вам, что с этим человеком, будь он живой или мертвый, я не связан никаким родством. А кроме того, если он хочет во что бы то ни стало увидеться со мной, пусть на минуту вылезет из гроба и спустится ко мне. Я не тронусь с места. Сеньор, как вашей милости известно, только хромые легко спускаются под гору, а хозяин протянул ноги и при всем желании не может сделать ни шагу. Он хотел бы проститься с вашей милостью, помириться с вами, получить ваше прощение, прежде чем его похоронят. Мое прошение не избавит его от мух, за которыми придет очередь червей. Сеньор, дело касается души старика. У этого старого мерзавца нет души, разве только оплошал раздатчик душ. По мне, пусть провалится в тартарары.

В письме XLVIII Уильям Пэриш Робертсон рассказывает этот эпизод следующим образом:

«За много лет до того, как он стал общественным деятелем, Верховный по пустячному поводу поссорился со своим отцом. Они долгие годы не виделись и не разговаривали. Наконец отец слег и на смертном одре горячо пожелал, прежде чем предстать перед вышним судией, помириться с сыном. Он дал ему знать об этом, но тот отказался увидеться с ним. Болезнь старика обострилась: его приводила в ужас мысль о том, что он покинет мир, не достигнув примирения и взаимного прощения. Он говорил, что спасение его души под угрозой. За несколько часов до того, как он испустил последнее дыхание, родственники по его просьбе снова обратились к строптивому сыну, умоляя его принять и дать благословение и прощение. Но тот оставался непреклонным в своем злобном упорстве. Ему сказали, что умирающий в отчаянии: он думает, что душа его не попадет на небо, если он отойдет, не помирившись со своим первенцем. Человеческое естество содрогается от его ответа: тогда скажите этому старику, пусть отправляется в ад.

Старец умер, бредя и призывая сына с душераздирающими воплями, которые запечатлела история».

Томас Карлейль, основываясь на сочинениях Робертсонов и других свидетельствах, описывает эту сцену не в столь патетическом духе. По его словам, когда Верховному передали, что старик молит о примирении и не хочет умереть, не увидев сына и не облегчив душу взаимным прощением, из страха, что не сможет попасть на небо, тот ответил просто: «Скажите ему, что я не могу приехать: я очень занят, а главное, это не имеет смысла».

Другое свидетельство, притом исходящее от лиц, которых нельзя заподозрить в снисходительности или в пристрастии, мы находим в переписке доктора Буэнавентуры Диаса де Вентуры, предшественника Верховного на посту синдика - генерального прокурора, впоследствии обосновавшегося в Буэнос-Айресе, где он стал влиятельным политическим деятелем, с братом Мариано Веласко, автором яростного памфлета против Верховного, опубликованного вскоре после назначения последнего Пожизненным Диктатором, под заглавием «Обращение одного парагвайца к своим соотечественникам». Оба они не могли не примешать к своей лжи правды (хотя, как говорит обличаемый, любое показание современника подозрительно).

Существо этого двухголосого свидетельства сводится к следующему:

«После возвращения из Испании он избавился от одежды, приличествовавшей ему как клирику низшего сана, и предался еще более распущенной жизни, чем в Кордове. По этой причине он и порвал со своим отцом, который в то время был управителем индейского селения Хагуарон, и никогда больше не поддерживал с ним никаких отношений.

За много лет до того, как дурной сын стал Верховным Правителем, старик, будучи при смерти, пожелал помириться со своим первенцем. Он послал к нему родственников с мольбою побыть с ним в смертный час и дать ему последнее благословение. Тот ответил самым решительным и беспощадным отказом.

Напрасно старик призывал сына и просил у него прощения. Однако в агонии, судя по его бреду, ему привиделось, что сын наконец появился, вошел в комнату, закутанный в красный плащ, и приблизился к постели. Несчастный умер, крича: Vade retro, satanas — и из последних сил проклиная его.

В те дни, когда происходили эти печальные события, нашему будущему Диктатору досаждали постоянные намеки на его незаконное происхождение. Он раздобыл себе хитростью ложное генеалогическое свидетельство и с тех пор всегда: в кабильдо и на всех должностях, — нередко синекурах и пребендах, служивших ему ступеньками для восхождения к Верховной Власти, — начинал свои речи сакраментальными словами: Я, Первый Алькальд, Синдик-Генеральный Прокурор, уроженец города Асунсьона, потомок самых родовитых идальго, завоевателей Южной Америки... Он рассчитывал таким образом обезопасить себя от обид, которым он подвергался как сын иноземца, пришлеца, мамелюка-паулиста, а в особенности от ужасающе оскорбительного и унизительного для него определения «мулат», которое жгло его, словно позорное клеймо на его темной коже.

Не вызывает сомнения, преподобный отец, что его разрыв с отцом относился к тому времени, когда он предавался разврату и порокам. Свидетели этого разрыва изложили факты с известной предвзятостью, которая сделала их рассказы сомнительными и двусмысленными. Однако истина, по-видимому, заключается в том, что, когда отец по какому-то поводу сделал ему выговор за отвратительное поведение, напомнив и о других, не менее гнусных и недостойных поступках, этот негодяй, потерявший человеческий облик, не постыдился, будучи мужчиной в расцвете сил, поднять руку на старика и безжалостно надавал ему пощечин.

Некоторые говорят, что только вмешательство соседей помешало мерзавцу убить его. Не то наш Диктатор достойно начал бы свою деятельность как отцеубийца».

«Нет, друг Вентура, не поддавайтесь Вашему справедливому негодованию. Нет никаких оснований говорить о «предвзятости» свидетелей ссоры между отцом и сыном и о сомнительности или двусмысленности их рассказов. Да будет высказана истина, тем более между нами, хотя нам и не стоит сейчас особенно распространять ее, поскольку это могло бы привести к нежелательным результатам. Я выскажу Вам ее, но Вы сохраните ее в секрете с присущей Вам осторожностью и осмотрительностью.