Аугусто Бастос - Я, верховный

Возвращаясь из своего последнего путешествия, Джон Робертсон отчасти заплатил за свои подлости. Получить с него эту плату, наказать его, как он того заслуживал, выпало на долю моих заклятых врагов, бандитов-артиговцев. Между Санта-Фе и Бахадой этот потомственный пират попал в руки пиратов Протектора. Они подвергли его ужасным надругательствам. Раздев донага, его положили ничком на землю и привязали к колышкам руки и ноги, после чего над ним часами трудилась орда тапе [305] Тапе — одно из названий индейцев гуарани. и коррентинцев. Я помню его сумбурный рассказ о том, что ему довелось пережить среди ночи, о том, что мерещилось ему в полуденный зной. Не знаю, был ли искренен гринго. Мне бы хотелось прочесть ту версию этого эпизода, которую он дает в своей книге, если только у него хватило духу его рассказать.

Эпизод, о котором идет речь, рассказан Робертсоном в «Царстве террора». Если там опущены некоторые отталкивающие подробности, что надо отнести не столько за счет пуританского жеманства, сколько за счет вошедшей в поговорку сдержанности и благопристойности англичан, а также за счет давности событий, о которых повествуют авторы своей размеренной прозой, то тем не менее эта версия в общих чертах совпадает с версией Верховного. (Прим. сост.)

Осыпая англичанина упреками и поношениями, я вдруг вспомнил, как он, бывало, напевал себе под нос, во время партии в шахматы или моих разглагольствований о звездном небе, индейских мифах, галльской войне или пожаре, в котором погибла александрийская библиотека [306] Александрийская библиотека — величайшее и знаменитейшее книгохранилище древнего мира — сгорела во время войны между Юлием Цезарем и египтянами в 48—47 гг. до н.э. . There is a Divinity that shapes our ends, Rough-hew them how we will. Я слышу голос Джона Пэриша. Благодетельное божество в конце концов любовно обтесало его судьбу в полях Бахады.

Разбойники Артигаса дочиста разграбили «Инглеситу». Растащили парадные формы и кепи, заказанные офицерами, входившими в Хунту, фахи [307] Фаха — длинный, широкий пояс. , кружева, отрезы руаны [308] Руана — шерстяная ткань. и мадаполама, драгоценности и безделушки, предназначавшиеся для их жен.

Ко времени этих событий уже не существовало ни Правительственной Хунты, ни заменившего ее Консульства. Временная Диктатура была на пороге превращения в Пожизненную Диктатуру Верховного. Военные, входившие в первую Хунту, по большей части находились в тюрьме и ссылке. (Прим. сост.)

Захватили треуголку, оптические и музыкальные инструменты, телескоп, различные электрические приборы, оптом закупленные для меня англичанином. И, само собой разумеется, оружие и боевые припасы, которые по моему приказанию везли для армии, спрятав под грузом угля.

Полосатая тряпка, флаг британской империи, ему не помогла: пришлось голой рукой взяться за раскаленную ручку сковороды, на которой жарились каштаны. Когда английский эфеб очнулся от кошмара, он оказался зрителем занятного спектакля, импровизированного в его честь. Банда артиговских негодяев, нарядившихся в парадные мундиры и священнические облачения или напяливших на себя женские платья и украшения, бесновалась вокруг него, как взбесившиеся бесы, потрясая новехонькими саблями и пистолетами. Крича во все горло, они бились об заклад, кто сумеет зарезать его с одного взмаха. В эту минуту, должно быть, и Джон Пэриш, как старик из рассказа Чосера (и как это случилось недавно со мной), застучал кулаками в двери матери-земли, прося впустить его. Не знаю, что в этот момент должен был думать Джон Робертсон. Уж наверняка это были невеселые думы. Судя по тому, что он уже испытал, ему не приходилось ожидать ничего хорошего. Хотя англичанин всегда старается возвыситься над временным, преходящим, Джон Пэриш был в отчаянии: рядом с ним не было Хуаны Эскивель, и некому было врачевать его раны и баюкать его своими песнями.

Вечером накануне его отплытия, когда еще веселья не сменило похмелье, его брат простился с ним, не скупясь на шутки и пантомимы, оказавшиеся в некотором роде пророческими. Не смейтесь так, сеньоры, в особенности вы, дон Джон, мой будущий торговый консул. Накличете беду. Как в воду глядел.

Джона Пэриша спасла флейта, на которой он имел обыкновение играть в кругу друзей. Когда вандалы Бахады сделали с ним все, что хотели, они нашли среди его вещей октавин. Играй на флейте! — поминутно требовали переряженные похитители, пока везли его, привязанного к грот-мачте его собственного корабля, в комендатуру города. Мои раны и ссадины еще кровоточили, а сатиры в женском платье, сутанах священников и мундирах военных заставляли меня без передышки играть на флейте, отплясывая вокруг меня сарандео и негритянские дансоны, так что дрожала палуба, рассказывал Джон Робертсон, ища у меня сочувствия. Играй на флейте! Играй на флейте! — понукали меня и били плашмя саблей всякий раз, как у меня перехватывало дыхание. Я задыхался и в отчаянии впивался ногтями в инструмент. Мне больше не за что было уцепиться, кроме этой звучащей соломинки. Уверяю вас, Ваше Превосходительство, нет ничего печальнее, чем, фальшивя, играть на паршивой флейте реквием самому себе ради увеселения тех, кто тебя убьет!

Джон Робертсон не умер. Проклятый вертопрах! Его не убили бандиты Артигаса. Более того, он в свою очередь заставил уругвайцев дорого заплатить за нанесенные ему оскорбления и убытки. При содействии британской эскадры он добился щедрого возмещения. С помощью охранной грамоты, которую выдал ему Протектор Банда-Ориенталь, он, торгуя по всему побережью, сделал выгодные дела и нажил вдвое или втрое больше, чем потерял от грабежа. Каждую каплю крови, пролитой им на бахадской голгофе, бесстыдный купец-англиканец продал за золото. А потом он имел наглость явиться сюда, несмотря на то что я запретил ему снова ступать на парагвайскую землю.

Не могу вам простить, сеньор Робертсон, что вы согласились вступить в гнусный торг с правителем Альвеаром относительно продажи оружия за кровь парагвайцев. Мошенник портеньо предложил мне менять людей на мушкеты. За 25 ружей — сто парагвайцев. Четыре гражданина этой свободной страны за один мушкет! Подлые торгаши! Так вот как вы оценили моих соотечественников! И вы, которому я оказал больше внимания и почета, чем любому другому иностранному подданному, привозите мне это предложение! Торговец человечиной! Пират-работорговец! Что вы вообразили? Да будет вам известно, что на всей земле нет золота, которым можно было бы оплатить даже ноготь с мизинца последнего из моих сограждан!

Жалкий, ничтожный, словно разрезанный надвое червяк, копошащийся в пыли, Джон Робертсон робко попытался оправдаться: я не вел таких переговоров, Ваше Превосходительство! Я только согласился на то, чтобы правитель Альвеар послал с почтой, которую я вез на своем корабле, запечатанное письмо, адресованное Вашему Превосходительству. Лицемер и вдобавок еще трус! Разве вы не знали содержания этого гнусного письма? Не стану уверять, что совсем не знал, Ваше Превосходительство. Генерал Альвеар мне кое-что говорил в крепости Буэнос-Айреса насчет своего предложения. Он сказал мне, что ему нужны рекруты из Парагвая, чтобы усилить легионы Рио-де-ла-Платы. Я заранее предупредил Альвеара, что вы не согласитесь на подобную сделку; что, как мне известно, Ваше Превосходительство выменивает оружие и боевые припасы только на деревья и йербу, табак и шкуры, но уж никак не на людей! Верховный Диктатор Парагвая никогда на это не пойдет! — сказал я главе буэнос-айресского правительства и наотрез отказался посредничать в таких переговорах. Однако вы согласились привезти это гнусное письмо на своем корабле. Впрочем, нет. Вы не привезли письмо. Вы только положили его в почтовую сумку, которую привез ваш корабль. Тонкая хитрость. Прекрасное алиби. Кроме того, вы дали похитить у себя оружие, которое я заранее оплатил в сто раз более ценным грузом товаров. Сеньор, у меня украли все, что можно украсть у человека. И даже больше того. Но я намерен полностью возместить вам наличными деньгами, в звонкой монете, стоимость похищенных товаров. Да уж конечно, возместите до последнего сентимо и сверх того уплатите неустойку. Но это не все. Пока что Артигас повсюду разослал копию перехваченного письма, чтобы весь мир узнал, что моих сограждан собираются продавать, как рабов. Я чрезвычайно сожалею об этом, сеньор. Но очень скоро будет восстановлена истина. Разве вы еще не знаете, что истины не существует и что ложь и клевета никогда не изглаживаются? Но оставим эти бесполезные умствования. Я хочу знать, когда мне передадут оружие, на которое наложен арест.