Аугусто Бастос - Я, верховный

На следующий вечер я увидел через подзорную трубу с крыши Госпитальной Казармы тучу странной формы, надвигавшуюся со стороны Чако. Она вихрилась и кипела, как вода у порогов. Опять буря! — мелькнуло у меня в голове, и меня пробрал озноб. Нет, саранча! Я подумал о двойном урожае, которому грозил этот бич. Снова вся страна поднимется на войну.

Затрещат трещотки, загрохочут барабаны, повсюду, от края до края, воздух огласят боевые клики. Туча остановилась на горизонте. Как будто отступила. Рассеялась. Исчезла в отсветах заката. Шалости подзорной трубы. Вздорной трубы. Непонятно, как и почему возникший эффект рефракции света. Когда я понял, в чем дело, с высоты падала огромная стая ласточек, ошалело летевших, куда несли крылья. Слепые птицы. В бурю дождевые пули повыбили им глаза. Я спасся, потому что, когда падал с лошади, треуголка налезла мне на лицо. Но этого было бы недостаточно. Меня выручила стальная пластина, которую я носил на груди под одеждой. Я выдержал обстрел расплавленным свинцом, холодным как лед, а ласточки не выдержали. Они несли с собой лето с севера. Потоп преградил им путь. Расправился с ними. Крышу тут же заполнили эти безглазые птички, смотревшие на меня сквозь капли крови в пустых глазницах. Они с минуту беспомощно махали крыльями и падали мертвыми. Я поспешно направился к лестнице. Под ногами у меня шуршало, будто я шел по сухой люцерне, — это хрустели косточки. Я понял, что буря распространилась очень далеко. Все эти пернатые прилетели из дальних краев умереть у моих ног.

Как с расследованием дела о пасквиле, вывешенном на двери собора? Ты нашел что-нибудь написанное этим почерком? Нет, Ваше Превосходительство, пока нам ужасно не везло. Ни единой похожей буковки во всей писанине, которая хранится в архиве, а ведь мы просмотрели все до последнего листочка. Не ищи больше. Это уже не имеет значения. С вашего позволения я. хотел бы только добавить, Ваше Превосходительство, что, возможно, просматривая архивные документы, я не нашел виновного потому, что те, кем подписаны эти бумаги, по большей части умерли или находятся в тюрьме, что примерно то же самое. Писцов я для верности отправил под усиленным конвоем в колонию Тевего. Так, подумал я, мы одним выстрелом убьем двух зайцев, или, лучше сказать, избавимся от двух зол: с одной стороны, не дадим больше этим прохвостам пособничать пасквилянтам, а с другой стороны, снимем заклятие с Тевего, поскольку, мне кажется, единственный способ для этого — дать колонии, так сказать, новую жизнь, опять поместив туда заключенных взамен тех, которые улетучились, вернее, превратились в камень. Потому что сегодня, подходя к Дворцу, я снова оказался свидетелем весьма странного происшествия. Что, мошенник, ты опять собираешься рассказать мне какую-нибудь сказку Шахразады, чтобы отнять у меня время и оттянуть момент, когда тебе будет вынесен приговор? Нет, Ваше Превосходительство, упаси меня Боже испытывать ваше терпение, пересказывая болтовню и слухи. В самом деле произошла невиданная и неслыханная вещь. Ну, выкладывай. Я начинаю, сеньор, и да помогут мне Бог и Вашество. Только это дело непростое. Не знаю даже, с чего начать. Начинай, по крайней мере будешь знать, чем кончить.

Когда Ваше Превосходительство находились в Госпитальной Казарме после того, как упали с лошади во время грозы — а с того злосчастного дня прошел уже месяц, — в город пришли двое мужчин и женщина с ребенком. Пришли, видимо, просить милостыню. Во всяком случае, так они сказали, когда с них сняли допрос. Это само но себе было странно, поскольку с тех пор, как Ваше Превосходительство взяли бразды правления, в нашей стране нет нищих, убогих, побирушек. Откуда вы? — спросил я их первым делом. Я тут же вспомнил, что вы имеете обыкновение говорить: подо всякой личиной надо искать подлинное лицо. Но, глядя на этих людей, я не припоминал никакого знакомого лица. Откуда вы? — спросил я их еще раз, чувствуя легкую тошноту: уж очень от них воняло. Они не сумели или не захотели ответить. Только покачивали головой, будто глухонемые. Немые они или нет? — гадал я. Глухие или нет? На всякий случай я спросил: вы часом не из Тевего? Они продолжали молчать. Один из них, который потом развязал язык и сказал, что он отец ребенка, принялся с наслаждением чесаться. Вы ведь знаете, что нищенство запрещено и карается двадцатью пятью плетьми. Мы не знали, сеньор, ответил второй мужчина, который потом тоже развязал язык и назвался дядей ребенка. У нас нет ничего, дрожащим голосом проговорила женщина — как потом оказалось, тетка девочки — и добавила, показав на нее: только этим мы и можем заработать себе на жизнь, а ведь мы голодны, за последние три дня и кусочка маниоки не съели. Никто нам ничего не дает. И большие, и маленькие боятся нас, захлопывают перед нами двери, убегают от нас, напускают на нас собак, бросают в нас камнями, сеньор, как будто у нас болезнь святого Лазаря или какая другая, еще хуже нее, заразная хворь.

Вначале я подумал, что они хотят обмануть власти. Девочка выглядела самым обыкновенным ребенком. Только ножки у ней были хилые, кривые. Но она ходила, как все дети ее возраста. Волосы у нее были беленькие-беленькие, их почти не видно было на солнце. А глаза пустые, как будто незрячие. Но они наверняка видели, потому что, когда девочка хныкала, а тетка-мачу наклонялась унять ее, та хваталась за ее грудь. Уведите их в кордегардию, сказал я солдатам, и поучите как следует.

Девочка бросилась наземь, задрыгала ногами и заплакала. Голос у нее был надтреснутый, старческий и какой-то странный, как будто не ребенок плакал, а пищала испуганная игуана или еще какой-нибудь лесной зверек. Я подошел к ней и сунул ей в рот табачную жвачку. Она попробовала ее и выплюнула черный сок. Накоре! [352] Гадость (гуарани). — сказала она и еще пуще заплакала. Теткамачу стала на колени и дала ей грудь. Сколько ей времени? — спросил я. Два года исполнится в день рождения нашего Караи Гуасу, сказал отец. Она родилась как раз на Богоявление, сказал дядя.

Подошел один стражник. Попытался взять ее на руки, но не смог. Она тяжелая, как камень, арроб пять весит, сказал он и хотел поднять фуражку, которая свалилась с него на голову девочке, да не тут-то было. Изо всей мочи тянул, но так и не сорвал. Подошел другой стражник, но и у него сил не хватило. В ней арроб десять, сказал он. Стражники впятером не могли поднять девочку, которая теперь плакала и кричала за двоих. Таща ее туда-сюда, стражники разорвали ей платье, и тут мы вдруг увидели, что это за девочка. Пониже сосков она срослась с другим ребенком, маленьким мальчиком без головы и без заднего прохода. В остальном тельце у него было нормальное. Только одна рука короче другой. Она отломилась у него при рождении, сказала тетка, не вставая с колен. Два ребенка срослись в таком положении, как будто мальчик хотел обнять девочку, которая была побольше его. Перемычка между их телами была около четверти длиной, так что, приподняв увечного ребенка, можно было увидеть пупок другого. Руки, ляжки и ноги не срослись, и у мальчика как бы свешивались с тела девочки.