Аугусто Бастос - Я, верховный

Скоро ты уже не сможешь читать вслух.

Что произойдет после первого иктуса? Проще говоря, что с тобой случится после первого апоплексического удара? Возможно, ты потеряешь речь. Потеряю речь? Что ж, потерять плохое неплохо. Нет, ты потеряешь не дар слова в собственном смысле, а память о словах. Всего лишь память; на этот случай у меня есть Патиньо. Нет, я имею в виду память о движениях языка, посредством которых словами что-то выражают. Словесную память, прокладывающую себе колеи по перешейку глотки. Прячущуюся на неведомом острове между теменной, затылочной и височными долями. Орошающую сухими дождями знойную пустыню, простирающуюся под знаком Козерога. Даже жалкого урожая слов не даст бесплодная почва, ни одно не извергнется из кратеров, погруженных в кромешную тьму. Ты не сможешь даже напевать «Песнь о Роланде», как ты обычно делал, наводя телескоп на полдневные небеса, — у тебя не получится ни единого такта. Ты не выберешься из сильвиевой ямы [348] Сильвиева яма — глубокая борозда на нижней поверхности полушарий головного мозга, отделяющая лобную долю от височной. Называется так по имени Сильвия, французского анатома XVI в. , не сдвинешься с мертвой точки, которой станет для тебя центр Брока [349] Брока, Поль (1824—1880) — французский врач и антрополог, определивший положение мозгового центра органа речи. .

Это все, минервин пес? Не совсем. Возможно, близкий конец бросит тень могильного креста на твой бедный и без того помраченный мозг. У тебя отяжелел язык, верно? Но ты еще можешь шевелить им. У тебя еще действуют и гортань, и голосовые связки. И все же подчас ты не сможешь произносить нужные слова. Они будут у тебя на уме перед тем, как ты откроешь рот. Но получаться у тебя будут другие. Ошибочные, непохожие, изуродованные, не те, которые ты имел в виду и хотел произнести. А потом дуновение, исходящее из пещеры легких, обработанное языком, придавленное к нёбу, не скажу, разорванное зубами, потому что зубов у тебя уже нет, не произведет ни малейшего шума.

Пока появляются только первые симптомы. Вместо слова «трубы» ты произносишь «трупы»; вместо того чтобы сказать Патиньо: «что видят твои зрачки?», ты его спрашиваешь: «что видят соски твоих глаз?» Ах ты, старый плут! Ты хочешь сказать «мой язык», а у тебя получается «бритва, которая у меня во рту». Что не совсем неправильно. Ты рубишь фразы. У тебя каша во рту. Как у пьяного. Как у логопата. Говоря о самых простых вещах, ты употребляешь неуместные, странные, точно иностранные, слова. Ты ходишь вокруг да около, обдумывая то, что хочешь сказать, и все-таки говоришь не то, и тебе приходится поправляться. Неправильно строишь фразы. Говоришь инфинитивами и герундиями. Безглагольными предложениями. Пропускаешь слога и слова. Повторяешь слога и слова. Произвольно, сам не зная почему, сливаешь и разделяешь слога и слова. На каждом шагу прерываешь разговор. Заикаешься. Тянешь окончания, и они звучат, как эхо твоего опустошенного ego [350] Я (лат.). . Без надобности прочищаешь горло, откашливаешься, отхаркиваешься. Но это тебе не помогает; только еще больше першит в горле. Глотать слюну для тебя двойная пытка: потому что горит глотка и потому что это твоя слюна. Поглощая ее, ты становишься еще чувствительнее к действию этого яда.

Давай-ка попробуем. Скажи, например: у верблюда горб. Ну, открой рот; произнеси это предложение. Нет ничего легче: уверблю да гроб. Вот видишь? Перестановка букв. Произвольное разделение слогов. Изобретение нового слова. Возьмем другую фразу. Произнеси высший девиз. Ну! НЕЗАВИСИМОСТЬ ИЛИ СМЕРТЬ! Хорошо, правильно. Это изречение тебе легче выговорить, потому что ты его постоянно повторяешь. В основе механизма речи лежит повторение, и даже изменения в языке порождаются повторением ошибок.

Как бы то ни было, ты быстро теряешь речевую память. Ты приписываешь себе фразы, которые прочел или услышал. Ты стал раздражительнее, чем раньше. Хуже того, у тебя начинает ослабевать также и слух. Напрасно ты пытаешься навострить его, расшевелив пером. Тебе не то что перо, и копье не поможет. Ты полным ходом движешься к абсолютной глухоте и немоте. Настанет час, когда ты сам себя не услышишь. Но не порть себе кровь. До этого пока еще далеко.

И кроме того, ты остаешься и останешься в здравом рассудке.

Как видно, бедный Султан, ты вымер из ума! Земля целиком поглотила тебя. Оставила только самое худшее в тебе. Дерьмо собачье. Ты всегда был неблагодарный, не помнил добра. Как я ни старался ублажить тебя, удовлетворить все твои желания, ты никогда не выказал ни малейшего чувства удовольствия и благодарности. Зато много раз злобился. И только на меня. Цинично насмехался надо мной. В старости ты не мог есть даже суп; я сам вливал его тебе в рот. А, наевшись, ты в благодарность норовил куснуть меня. Вот вам и спасибо. Когда ты, разлегшись на своем ложе, погружался в сон, тебя едва можно было растолкать. А потом ты заснул так крепко, что, кричи не кричи, толкай не толкай — не разбудишь. Что ты там рычишь, разлегшись в собачьей посмертной позе?

Сперва ты будешь забывать имена существительные, потом прилагательные, а под конец даже междометия. Во время свойственных тебе приступов гнева ты в лучшем случае сможешь произносить лишь некоторые, самые ходовые фразы. Раньше ты говорил, например: хотеть — значит мочь. Скоро, когда ты захочешь сказать «хочу», тебе после многих попыток удастся только пролепетать: «не могу сказать „хочу”».

Все начинается с местоимений. Знаешь ли ты, каково тебе будет, когда ты не сможешь вспомнить, не сможешь проговорить Я — ОН? Но твои страдания скоро кончатся: ты даже не будешь помнить, что помнил что-то.

К твоей глухоте прибавится речевая слепота. Ты полностью потеряешь и зрительную память, словно зрачки твои покроет пыль забвения. Когда это произойдет, ты, конечно, не перестанешь видеть, но, хоть ты и не сдвинешься с места, ты окажешься совсем в другом месте. Ты не сможешь припомнить ничего знакомого, а незнакомое как ты сможешь узнать?

Осаждаемый, с одной стороны, бессмысленными звуками чужого языка, мертвого языка, который на миг оживает под твоим языком-бритвой, режущим его на кусочки, с другой стороны,, незнакомыми образами, ты будешь по-прежнему видеть некоторые предметы, но не сможешь видеть буквы в книгах и то, что ты сам пишешь. Это не отнимет у тебя способности списывать и даже подражать незнакомому почерку, не понимая смысла написанного. Я пишу, скажешь ты, как бы с закрытыми глазами, хотя и знаю, что они у меня открыты. Это будет для тебя замечательным опытом. Последним опытом. Если тебе станет скучно, ты сможешь играть в домино или в карты с Патиньо, и даже выигрывать у него сколько душе угодно.