Аугусто Бастос - Я, верховный

С тех пор череп стал моим домом-маткой. Как долго я пробыл в нем, вынашивая себя самого? Я был там с самого начала и даже до начала. Сильный жар. Пылающие оболочки. Коловращение материи в процессе горения. Потоки раскаленной магмы захлестывают меня, не сжигая. Затопляют мое небытие. Погружают меня в безвоздушный воздух. Первобытный огонь. Не так ли стряпается пища индейцев? Не так ли зарождаются дикие существа, не нуждаясь в матери, а тем более в отце?

Бесконечная тишина. Более глубокая, чем в космосе. Она врывается, ударяет о кость, отдается в воображении. И вот вибрируют пол, своды, купол. Вибрирует даже мрак. То серо-белый, то дымчато-черный. Мы не слились воедино. Мы нераздельны. Он уже не существует. Я еще не существую. Я чувствую, как вселенная сжимается, со всех сторон давит на меня и как я еще в черепе старею от этого. Поторапливайся! — бормочет мой домохозяин, череп. Уж не собираешься ли ты сидеть здесь и высиживать себя целую вечность, если не дольше? Сейчас, сейчас, успокойся! Я провожу рукой по влажному темени. Глажу его, липкое от пота. Нет, это не пот, а зародышевое вещество. Может быть, он чувствует, как у него растут волосы. Это уже кое-что; признак, симптом. Наконец-то! Волосы растут. Растут, растут, заполняют всю мансарду. Опутывают меня. Душат. Тепло. Темнота. Вязкое вещество. Пуповина, обжигающая рот. Немота. Слепота. Громовой голос: Лазарь, veni fora [167] Лазарь, иди вон (порт.). Цитата из Евангелия от Иоанна. 11, 43. . Разве я не велел тебе закопать в землю этот череп? От него в доме вонь, как от навозной кучи. Брось в реку эту гнилую голову индейца! А не то я mesmo [168] Сам (порт.). выброшу тебя вместе с черепом!

Я опять выхожу. Отступаю назад. Маленькое строение исчезает. Поднимись, беги! Быстрее! Купол поднимается, белый на белом фоне. Свет меркнет. Все одновременно темнеет. Пол. Стена. Свод. Температура вещества в состоянии горения-кипения понижается. Падает до минимума. Почти до нуля. И в этот момент опять появляется черное. Черная точка. Она растет. Это я на четвереньках. Галлюцинация. Тень мулата-паулиста или марианца [169] Марианец — житель Марианы, ныне округа в штате Минас-Жерайс на востоке Бразилии. из Рио-де-Жанейро, темный силуэт артиллерийского офицера верхом на черепе, который трепещет и содрогается белой дрожью в последних схватках. Вот в какую историю ты меня втянул, чертенок! Артиллерийский капитан верхом на двенадцатилетнем мальчике, который постарел внутри черепа на тридцать или на триста лет, так и не сумев родиться. Что может показаться странным, если подумать о том, что все начинается и кончается; если иметь в виду, что смерть — единственное средство от жажды бессмертия, которая наталкивается на дверь склепа. Так как дверь моего склепа уже закрыта, ее надо будет снова открыть, чтобы можно было объяснить сон. Кому? Только самому себе. Но нет; может быть, это и не так. Жизнь человека не имеет конца. Нет, а может быть, да. Что такое мысль благородного человека или сукиного сына? Должна же она быть чем-нибудь порождена. Разве что-нибудь рождается из ничего? Нет. Что есть жизнь-смерть? В чем ее тайна, расщепляющаяся на бесконечное множество других тайн, спрашиваю я себя. Повешенная на суке сука- няня уже не может ни просветить меня, ни донести на меня. Смысл тайны в самой тайне. Я знаю, что нигде больше не может быть ничего подобного тому, что было со мной. Нечего и мечтать вновь найти ту белую точку на белом в самой глубине черного. Великая Белизна неизменна в свой изменчивости. Ей нет конца. Она снова и снова рождается из черноты.

Я положил череп в коробку из-под вермишели. Я принес его на то место, куда в будущем, которое для меня уже отойдет в прошлое, принесут коробку с моим черепом. Дом, улица, весь город были полны могильного смрада. Я медленно направился к обрыву. Сидя на корточках, передохнул под апельсиновым деревом, прислонив коробку к его стволу. Стеклянный глазок пламенел на солнце, и внутри ничего не было видно. Я стал спускаться; вернее, пошел дальше, не зная, поднимаюсь я или спускаюсь.

Полный покой. Спать. Спать. Спать. Голос лейб-медика доносится до меня откуда-то издалека. На этот раз я слушаюсь его. Делаю вид, что сплю. Я чувствую, что кто-то следит за мной. Притворяюсь мертвым. Приподнимаю крышку гроба. Выхожу из могилы сквозь надгробную плиту, которая раздается с гранитным скрежетом. Открываю глаза. Встаю, симулируя воскресение. Передо мной Не-знающий-сна, Не-знающий-старости, Не- знающий-смерти. Он бдит. Он бдит.

(Периодический циркуляр)

Я засел в своей обсерватории на чакре Ибирай. Однако, когда я увидел, что офицеры, одержавшие победу на Такуари, но оказавшиеся бездарностями в политике, под руководством портеньо Сомельеры, который хозяйничал в самом Доме Правительства в Асунсьоне, готовятся довершить капитуляцию, передав весь Парагвай связанным по рукам и ногам буэнос-айресской Хунте, я решил преградить им дорогу. Напрасно так ликовал дон Педро Алькантара, ловкий шпион портеньо, развивавший лихорадочную деятельность. Странным образом вообразив, что я стану им помогать, офицеры единогласно постановили срочно послать за мной. Когда 15 мая я, к их несчастью, появился в казармах, Педро Хуан Кавальеро [170] Кавальеро, Педро Хуан — офицер, возглавивший восстание в Асунсьоне 14—15 мая 1811 г. Вошел в состав правительственной хунты, избранной Генеральной ассамблеей в июне 1811 г. Впоследствии противодействовал установлению диктатуры и в сентябре 1814 г. был выслан из столицы. Арестованный по обвинению в участии в антиправительственном заговоре и приговоренный к расстрелу, не дожидаясь казни, покончил с собой в июне 1821 г. , встретив меня в дверях, сказал: вы уже, конечно, знаете, дорогой доктор, что мы обломали быку рога. Ваша Милость — единственный человек, который может руководить нами в этих чрезвычайных обстоятельствах. Когда мы шли через двор, я спросил у него: что решено, что делается? Решено послать в Буэнос-Айрес судовладельца Хосе де Мария [171] Мария, Хосе де — купец и судовладелец, еще до Майской революции приехавший из Буэнос-Айреса в Парагвай и не раз выполнявший функции связного между Асунсьоном и Буэнос-Айресом. с донесением о том, что произошло, ответил капитан.

В кордегардии Сомельера дописывал донесение. Я вырвал его у него из рук. Это донесение не будет отправлено, сказал я. Если бы спесивые портеньо получили его, они были бы вне себя от радости. Но этого не будет. Мы только что сбросили иго одного деспотизма и должны действовать осторожно, чтобы не подпасть под иго другого. Мы не пошлем буэнос-айресской Хунте наше молчаливое признание в виде доклада нижестоящего вышестоящему. Парагваю нет надобности выпрашивать помощь у кого бы то ни было. Он сможет собственными силами отразить любое нападение. Потом я обернулся к разъяренному хамелеону Сомельере и очень мягко сказал ему: вы здесь больше не нужны. Я сказал бы даже, что вы скорее мешаете. Каждый должен служить своей стране в своей стране. То самое каноэ, с которым вы собирались отправить донесение в Буэнос- Айрес, без промедления доставит туда вас. Сеньор, я должен взять с собой семью, а вода спала, и река сейчас не судоходна. Отправляйтесь сперва вы сами. А семья ваша отправится потом, в полноводье. Мои слова вызвали глубокое разочарование и замешательство в группе портеньистов. На них лица не было, одни личины остались. Этого я и хотел.