Роберт Стивенсон - Английская новелла

— Есть что-нибудь интересное? — как-то спросила она с невинным видом своего сына, читавшего «Вестник».

— Кажется, нет,— опрометчиво ответил Сэм Гарлик.

— Ну, так, может быть, я потушу газ,— сказала она.— Разговаривать мы можем и в темноте.

Вскоре Сэм Гарлик женился, и его мать сухо заметила, что это ее не удивляет.

Долго считалось, что забавнее этой истории — «экономии» на газе, потому что «Вестник» оказался неинтересным,— в лето- писях Пяти городов [10] Пять городов — имеются в виду города Тинстолл, Берсли, Хснсли, Стоук-он-Треит и Лонгтон в графстве Стаффордшир, где происходит действие многих рассказов А. Беннетта. (Примеч. ред.). ничего не было и не будет. Но летом, после женитьбы сына, у миссис Гарлик появилась новая привычка: каждый вечер она не спеша прогуливалась по Тофт-Лейн. Она объяснила, что терпеть не может сидеть в темноте одна, а Мария гонит ее из кухни, и Газовая компания не понесет никакого убытка, если она, миссис Гарлик, побродит вечером под фонарями. Прежняя выходка померкла в сравнении с этой. Слава миссис Гарлик докатилась даже до Лонгшоу. Весь Берсли гордился столь изобретательной скрягой.

Как-то раз миссис Гарлик, садясь за свой так называемый обед, спросила Марию:

— А на завтра баранины хватит?

— Нет,— ответила Мария мрачно и твердо.

— А хватит ее на завтра, если я не буду есть жаркого сегодня?

И Мария сказала:

— Да.

— Ну, тогда унесите его,— решила миссис Гарлик.

Мария оскорбилась; есть вещи, которых ни одна уважающая себя служанка не потерпит. Если миссис Гарлик «еще что-нибудь придумает», заявила Мария, то она уйдет; она не останется в таком доме. Тщетно миссис Гарлик уверяла ее, что, чем меньше она ест, тем лучше себя чувствует; тщетно ссылалась на знаменитое свое несварение. «Или вы обедаете как следует, сударыня, или я ухожу». Миссис Гарлик предложила прибавить ей фунт в год. Мария и так уже получала немалые деньги — восемнадцать фунтов, потому что только она сумела ужиться с миссис Гарлик. Мария отказалась от прибавки. Желая во что бы то ни стало сэкономить на баранине, миссис Гарлик предложила ей прибавку в два фунта. Мария согласилась, и миссис Гарлик не стала есть баранину. Людям, не знакомым с психологией скупцов, эта история может показаться неправдоподобной. Но знатоки человеческой натуры легко ей поверят. В Пяти городах знают, что все рассказанное — правда.

Кризис в отношениях между миссис Гарлик и Марией (по сравнению с которым все остальное было лишь прелюдией) наступил из-за ни с чем не сообразного поведения нового мэра Берсли. Он занял свой высокий пост почти сразу же после окончания евангелического съезда, в котором принимал самое деятельное участие. Принадлежавшая ему гончарная фабрика стояла на пол- пути между Берсли и самым его высоким предместьем, Тофт-Эндом, и дым из ее труб обычно относило к дому миссис Гарлик, стоявшему особняком. Миссис Гарлик не обращала на это внимания. В Пяти городах о дыме думают не больше, чем в старину думали об оспе. Он представлялся такой же неизбежностью, как в свое время эпидемия оспы. Но люди дышат копотью, и не потому, что так дешевле (так дороже), а потому, что дым — это меньшая неприятность, чем перемены, и потому, что в каждом человеке есть нечто от миссис Гарлик: экономия для него — это право дорого платить за возможность лишать себя чего-либо — баранины или чистого воздуха. Но не таков был новый мэр. После евангелического съезда его совесть стала удивительно чувствительной, и, возлагая на себя знаки своего высокого достоинства, он одновременно возложил на себя обязанность подавать благой пример. Пусть, вопреки муниципальным постановлениям, десять тысяч труб других фабрикантов изрыгают копоть на Пять городов. Для него это не может послужить оправданием. Нет, он обязан сделать все, что в его слабых силах, иначе совесть не даст ему пощады. И вот он отправился в ратушу и оштрафовал самого себя за свой собственный дым, а затем установил на своей фабрике газовые печи. Конечно, весь город смеялся над ним, и его называли опрометчивым глупцом, лицемером и даже напыщенным ослом. Как бы то ни было, через несколько месяцев над фабрикой мэра дым уже не поднимался, и финансовые результаты этого новшества могли бы поощрить самую чувствительную совесть. Но дело не в этом. Дело в том, что как-то осенью, вернувшись утром с рынка, миссис Гарлик взглянула на окна, а затем спросила Марию:

— Что вы собираетесь делать после обеда?

Миссис Гарлик прекрасно знала, что собирается делать Мария после обеда.

— Менять занавески, сударыня.

— Пожалуй, не стоит,— решила миссис Гарлик.— Ведь теперь копоти стало гораздо меньше, и занавески прекрасно провисят еще три месяца.

— Да что это вы говорите, сударыня! — изумилась Мария. Такое ей пришлось услышать впервые. А ведь ей было уже тридцать пять лет!

— Не меньше трех месяцев! — весело сказала миссис Гарлик.

Мария промолчала. Но после обеда миссис Гарлик услышала какой-то шум в гостиной, пошла туда и увидела, что Мария, взобравшись на стремянку, снимает кружевные занавески.

— Мария, что вы делаете? — спросила она.

Мария ответила так, как занятые люди обычно отвечают на праздные вопросы бездельников.

— А вы что, не видите, сударыня? — грубо, неслыханно дерзко, непростительно нагло ответила она.

Одна занавеска уже валялась на полу.

— Повесьте занавеску обратно,— приказала миссис Гарлик.

— Ничего я не стану вешать обратно,— отрезала Мария; от ее бурного дыхания стремянка качалась.— Лишь бы не тратиться на стирку четырех занавесок! И ведь в прошлом марте сторговались с прачкой по десять пенсов за штуку — и весь-то разговор из-за трех шиллингов четырех пенсов! И из-за каких-то трех шиллингов четырех пенсов вы хотите, чтобы весь Тофт-Энд показывал пальцем на эти окна!

— Повесьте занавеску обратно,— надменно повторила миссис Гарлик.

Она знала, что задевает больное место Марии — ее благоговение перед приличиями. В сравнении с занавесками баранина была сущим пустяком. Но так как Мария, по-видимому, недостаточно твердо усвоила, кто хозяйка в доме, миссис Гарлик была обязана рассеять ее сомнения на этот счет. Можно без преувеличения сказать, что это ей вполне удалось. Она только не смогла заставить служанку повесить занавеску обратно. Твердостью характера Мария не уступала самой миссис Гарлик. Сцена, подробности которой незачем описывать, окончилась тем, что Мария отправилась наверх укладывать свой сундучок, а миссис Гарлик собственноручно водворила занавеску на место. Соблюдать достоинство — удовольствие всегда дорогое, и миссис Гарлик оно обошлось недешево. Чтобы избежать пререканий, миссис Гарлик тут же заплатила Марии месячное жалованье — один фунт тринадцать шиллингов четыре пенса, а затем указала ей на дверь. «Несомненно,— размышляла миссис Гарлик,— Мария рассчитывала, что ей опять прибавят жалованье. Если так, то она сильно ошиблась. Хорошенькое дело, если служанка станет решать, когда отдавать занавески в стирку! Она еще поймет, какое хорошее, какое великолепное место потеряла из-за собственного глупого упрямства. Или она считает, что три шиллинга четыре пенса валяются на улице, а?» И так далее.