Роберт Стивенсон - Английская новелла

После того как Мария в негодовании удалилась, миссис Гарлик снова обрела чувство юмора и повеселела, но обходиться без Марии было нелегко.

На следующий день миссис Гарлик получила письмо от «молодого Лоутона», адвоката. Молодому Лоутону перевалило за сорок, и молодым его звали не потому, что в Пяти городах сорок пять лет считали еще порою легкомысленной юности, а потому, что он наследовал своему отцу, «старому Лоутону»; правда, последний умер уже много лет назад. Но в Пяти городах изменений не любят. Это письмо извещало миссис Гарлик, что жалованье Марии составляет не один фунт тринадцать шиллингов четыре пенса в месяц, а один фунт тринадцать шиллингов четыре пенса в месяц с квартирой и столом, и, следовательно, раз ее не предупредили об увольнении за месяц, Мария требует один фунт тринадцать шиллингов четыре пенса плюс стоимость месячного содержания.

Но за этим письмом скрывалось нечто, неизвестное миссис Гарлик. Контору молодого Лоутона убирала некая старушка; у этой старушки был племянник; этот племянник работал сторожем на фабрике мэра и жил в Тофт-Энде. И, по крайней мере, дважды в день он проходил мимо дома миссис Гарлик. Он был почтительным поклонником Марии, и на смене исторических занавесок она настаивала только из-за него. Другие приличные люди не проходили перед домом, так как приличные люди уже давно не жили в Тофт-Энде. Эта невысказанная любовь льстила Марии, она и побудила ее оставить место — не могла же она допустить, чтобы он увидел эти грязные занавески. Ей была невыносима мысль, что он может заподозрить, будто она способна допустить в доме хоть малейшую грязь. Она позаботилась довести до его сведения, при каких обстоятельствах она ушла от миссис Гарлик. Он преисполнился благородным негодованием и посоветовал Марии подать в суд за оскорбление действием. Благодаря связям его тетушки Мария получила возможность обратиться за помощью к закону, и адвокат, не рекомендуя подавать в суд за оскорбление действием, посоветовал ей предъявить иск о дополнительном вознаграждении. Таково было происхождение письма.

Миссис Гарлик зашла в контору Лоутона, и так как его на месте не оказалось, она попросила рассыльного вместе с наилучшими пожеланиями передать ему, что платить она не будет.

Затем к ней явился судебный исполнитель и оставил синий исполнительный лист на два фунта восемь шиллингов — по двенадцати шиллингов в неделю за четыре недели.

Многие дамы сочувствовали борьбе миссис Гарлик, когда она опротестовала это чудовищное решение. Она весело ринулась в бой, поддерживаемая своим адвокатом. Может быть, она и выиграла бы процесс, если бы не настроение судьи — в тот день он желал во что бы то ни стало быть оригинальным. В заключительном слове он выразил сочувствие домашней прислуге вообще и Марии в частности. Это был оживленный процесс. В этот вечер «Вестник» был очень интересным. После суда у миссис Гарлик осталось от пятифунтовой бумажки два шиллинга и три пенса.

Больше того, миссис Гарлик пришлось нанять приходящую прислугу, женщину, которая обладала тонким искусством бить чайную посуду и спускать в раковину серебряные чайные ложки; домой она возвращалась с карманами, полными вещей, принадлежащими ей только по праву владения. Наконец, она вывалилась в окно, перебив стекол на семнадцать шиллингов одиннадцать пенсов и в клочья разорвав одну из исторических занавесок.

Тогда миссис Гарлик прогнала ее и решила подсчитать, во сколько ей обошлась экономия на мелочах. За право иметь грязные занавески она заплатила девять фунтов девятнадцать шиллингов (округляя — десять фунтов). Время шло к вечеру. За вновь вставленными стеклами промелькнула фигура Марии. Миссис Гарлик, не раздумывая, выбежала из дому.

— Мария! Идите сюда,— приказала она с мрачной улыбкой.— Войдите в дом.

Мария остановилась, затем покорно пошла за миссис Гарлик.

— Знаете ли вы, во сколько обошелся мне ваш вздорный нрав?

— Нет, уж вы меня послушайте, сударыня,— запальчиво начала Мария, подбоченившись и наклоняясь вперед.

Их последний скандал не шел с этим ни в какое сравнение. Но завершился он миром. На следующий день весь Берсли знал, что Мария вернулась к миссис Гарлик, и в «Вестнике», в отделе «День за днем», появилась шутливая заметка, посвященная этому событию. Дело в том, что Мария и миссис Гарлик были «созданы друг для друга», и служанка не желала снизойти до «обычного» места. Занавески (то, что от них осталось) отдали в стирку, и, так как три месяца уже прошли, миссис Гарлик считала, что она поставила на своем. Кстати сказать, стирка занавесок обошлась теперь заметно дороже, чем фунт за каждую.

Сторож так и не сделал предложения Марии. Очевидно, рез- кость ее поведения в суде отпугнула его.

Миссис Гарлик по-прежнему обожает экономить на мелочах. К счастью, благодаря повышению цены на землю и удачному помещению капитала денег у нее теперь вполне достаточно. Все же она как-то сказала своей приятельнице:

— Хорошо, что я веду хозяйство твердой рукой.

В прохладных голубых сумерках кондитерская на перекрестке двух крутых улиц Кемден-Тауна светилась, как зажженная сигара. Вернее даже сказать, она сверкала как фейерверк, ибо сияние ее, многоцветное и причудливое, дробилось в зеркалах, играло на разукрашенных тортах и пестрых конфетных обертках. К ярко освещенной витрине прильнуло несколько мальчишечьих носов: шоколадные конфеты были обернуты в красную, зеленую и золотую фольгу, которая привлекала не меньше самих конфет, а огромный белый свадебный торт казался недоступно заманчивым, словно съедобный Северный полюс. Такие радужные соблазны, естественно, притягивали к себе окрестных жителей возрастом до десяти — двенадцати лет. Но, вероятно, этот уголок не лишен был привлекательности и для старших: ту же самую витрину внимательно рассматривал молодой человек лет двадцати четырех. Его тоже влекла к себе ярко освещенная кондитерская; правда, в данном случае ее притягательная сила объяснялась не только шоколадками, которыми он, впрочем, отнюдь не пренебрегал.

Он был высокий, крепкий, рыжеволосый, решительный с виду, однако сейчас он явно робел. Под мышкой он держал папку с рисунками, которые — с переменным успехом — продавал издателям с тех самых пор, как дядя-адмирал лишил его наследства за сочувствие социалистам, проявившееся в том, что он прочел однажды доклад против их экономической теории. Молодого человека звали Джон Тернбул Энгюс.

Переступив, наконец, порог, он прошел через кондитерскую в другую комнату, где было кафе, а на ходу приподнял шляпу, здороваясь с девушкой в черном платье, стоявшей за прилавком. Она была темноволосая, проворная, румяная, с живыми темными глазами. Выждав немного, она пошла за ним, чтобы принять заказ.