Джозеф Конрад - Прыжок за борт. Конец рабства. Морские повести и рассказы

— Они сидели на корме — шкипер посредине — и таращили на меня глаза, словно три грязные совы, — заговорил он с ненавистью, растворившейся в этих простых словах, как капля яда растворяется в стакане воды.

Я не мог оторваться от этого восхода солнца. Я видел под прозрачным куполом неба четырех людей, окруженных морским простором, видел одинокое солнце, равнодушное к этим одушевленным точкам; оно поднималось по чистому своду неба, словно восхотело с высоты взглянуть на свое великолепие, отраженное в неподвижных водах океана.

— Они окликнули меня с кормы, — сказал Джим, — как будто мы были приятелями. Я их услышал. Они просили меня перестать «дурачиться» и бросить эту «проклятую деревяшку». Зачем мне так себя вести? Ведь никакого вреда они мне не причинили, не так ли? Никакого вреда!..

Лицо его покраснело, словно он задыхался.

— Никакого вреда! — вскричал он. — Я предоставляю судить об этом вам! Вы это понимаете, да? Никакого вреда! О, боже мой! Разве можно было причинить еще больше вреда? О, да, я прекрасно знаю — я прыгнул в лодку. Да, я прыгнул! Я вам это сказал. Но слушайте, разве мог перед ними кто-нибудь устоять? Это было делом их рук, все равно, как если бы они зацепили меня багром и втянули за борт. Неужели вы этого не понимаете? Послушайте, вы должны понять. Отвечайте же прямо!

Растерянно он впился в мои глаза, спрашивал, просил, требовал, умолял. Я не в силах был удержаться и прошептал:

— Да, тяжкое было у вас испытание…

— Слишком тяжкое… Это было несправедливо, — быстро подхватил он. — У меня не было ни единого шанса… с такой бандой. А теперь они держали себя дружелюбно, о, чертовски дружелюбно! Друзья, товарищи с одного судна. Все в одной лодке. Никакого зла они мне не желали. Им, в сущности, не было никакого дела до Джорджа. Джордж в последнюю минуту побежал за чем-нибудь к своей койке и попался. Парень был отъявленный дурак. Очень жаль, конечно… Они кивали мне с другого конца шлюпки — все трое; они кивали — мне, мне! А почему бы и нет? Разве я не прыгнул? Я ничего не сказал. Еще нет слов для того, что я хотел сказать. Если бы я разжал тогда губы, я бы попросту завыл, как зверь. Я спрашивал себя, когда же я, наконец, проснусь. Они громко звали меня на корму спокойно выслушать, что скажет шкипер. Нас, конечно, должны были подобрать до вечера; здесь обычно курсировали суда; уже теперь на северо-западе виднелся дымок.

Я был ужасно потрясен, когда увидел это бледное облачко, эту низкую полосу коричневого дыма там, где сливается море и небо. Я крикнул им, что и со своего места могу слушать. Шкипер стал ругаться. Голос его был хриплый, как у вороны. Он-де не намерен был надрываться для моего удобства. «Боитесь, что вас услышат на берегу?» — спросил я. Он сверкнул глазами, словно хотел меня растерзать. Первый механик посоветовал ему не перечить мне. Он сказал, что в голове у меня еще не все в порядке. Тогда шкипер встал на корме, точно глыба из мяса, и начал говорить… говорить…

Джим задумался.

— Ну? — сказал я.

— Какое мне было дело до того, что они придумают? — небрежно воскликнул он. — Они могли выдумать все, что им было угодно. Это касалось только их. Я-то знал правду. Никакая их выдумка, которой поверили бы другие, ничего не могла для меня изменить. Я не мешал ему разглагольствовать. Он говорил, говорил без конца. Вдруг я почувствовал, что ноги мои подкашиваются. Я был болен, устал — устал смертельно. Я бросил румпель, повернулся к ним спиной и сел на переднюю скамью. Довольно с меня было. Они окликнули меня, чтобы узнать, помни ли я, и спрашивали: «Разве не правдива вся эта история?» С их точки зрения, она была правдива. Я не повернул головы. Я слышал, как они переговаривались: «Болван ничего не говорит»; «О, он прекрасно понял»; «Оставьте его в покое, он придет в себя». «Что он может сделать?»

Действительно, что мог я сделать! Разве мы не сидели в одной лодке? Я старался ничего не слышать. Дымок на севере исчез. Штиль был мертвый. Они выпили воды из бочонка; я тоже пил. Потом они стали возиться с парусом, натягивая его над планширом. Спросили, не возьму ли я пока на себя вахту? Они подлезли под навес и скрылись с моих глаз, слава богу! Я был утомлен совершенно, измучен, словно не спал со дня своего рождения. Солнце было таким ослепительным, что я не мог смотреть на воду. Время от времени кто-нибудь из них вылезал, выпрямлялся во весь рост, чтобы оглядеться по сторонам, и снова прятался. Из-под паруса доносился храп. Кто-то мог спать. Я не мог! Везде был свет, свет, и лодка словно проваливалась сквозь этот свет. Иногда я с изумлением замечал, что сижу на скамье…

Джим стал медленно ходить взад и вперед перед моим стулом; левую руку он засунул в карман, задумчиво опустил голову, а правую руку изредка поднимал, словно отстраняя кого-то невидимого со своего пути.

— Должно быть, вы думаете, что я сходил с ума, — заговорил он изменившимся голосом. — Это неудивительно, если вы вспомните, что я потерял шапку. Солнце все выше поднималось над моей обнаженной головой, но, вероятно, в тот день ничто не могло причинить мне вреда. Солнце не могло свести меня с ума… — Правой рукой он отогнал мысль о безумии, — И не могло меня убить… — Снова рука его отстранила тень. — Но у меня этот выход был…

— В самом деле? — сказал я, страшно удивленный этим оборотом; я взглянул на него с таким чувством, словно передо мной показалось совершенно новое лицо.

— Я не заболел воспалением мозга и не свалился мертвым, — продолжал он, — Меня не тревожило солнце, палившее мне голову. Я размышлял так же хладнокровно, как если бы сидел в тени. Эта толстая скотина — шкипер — высунул из-под паруса свою огромную стриженую голову и уставился на меня рыбьими глазами. «Donnerwetter! Вас это убьет», — проворчал он и, как черепаха, полез назад. Я его видел и слышал. Он не помешал мне думать. Как раз в эту минуту я думал о том, что не умру.

Мимоходом он зорко на меня посмотрел, пытаясь угадать мои мысли.

— Вы хотите сказать, что размышляли о том, умрете вы или нет? — спросил я, стараясь говорить спокойно.

Он кивнул, продолжая шагать.

— Да.

Он сделал еще несколько шагов, а потом повернулся, словно дошел до конца воображаемой клетки; теперь обе его руки были засунуты в карманы. Он остановился как вкопанный перед моим стулом и посмотрел вниз.

— Вы этому не верите? — осведомился он с напряженным любопытством.

Мне вдруг захотелось торжественно заявить о том, что я верю всему, что бы он ни счел нужным мне сообщить.

Он слушал меня, склонив голову к плечу, а я еще раз увидел проблеск света сквозь туман, в котором протекала его жизнь. Свеча горела тускло и трещала под стеклянным колпаком; то был единственный источник света, позволявший мне видеть Джима. За его спиной была темная ночь и яркие звезды, их блеск уводил взоры в темноту еще более густую, однако какая-то таинственная вспышка, казалось, осветила для меня его мальчишескую голову, словно в этот момент юность его на секунду вспыхнула и погасла.