Жозе Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

Словом, бедный каноник предвидел непроходимую чащу трудностей, через которую ему предстоит продираться, расплачиваясь своим покоем и пищеварением… Но в глубине души старик не сердился; втайне он как старый учитель был привязан к падре Амаро; к Амелии он тоже питал известную слабость, в которой смешивались чувства отца и поползновения старого сатира; и даже будущий младенец уже будил в нем смутное дедовское снисхождение.

Но вот дверь распахнулась, и вошел сияющий Амаро.

— Что я вам говорил, дорогой учитель? Все в порядке!

— Она согласилась?!

— На все. Конечно, не без сопротивления. Сначала полезла было на стену. Но я ей объяснил, что этот человек женат; что девушка совсем потеряла голову и хочет покончить с собой; что надо помочь бедняжке, иначе придется нести ответственность за несчастье… Сеньора не должна забывать, что стоит одной ногой в могиле, что Бог может призвать ее с минуты на минуту; если на совести у нее останется такой тяжкий грех, ни один священник не посмеет дать ей отпущение!.. И она умрет как собака!

— Словом, — одобрил каноник, — ты приводил самые разумные доводы.

— Я сказал ей правду. Теперь надо поговорить с Сан-Жоанейрой и как можно скорее увезти ее к морю и…

— Еще один вопрос, дружок, — перебил каноник. — Ты подумал о том, куда мы денем плод?

Падре Амаро сокрушенно зачесал голову.

— Ох, учитель… Это вторая проблема… И она очень меня беспокоит. Конечно, надо отдать его на воспитание какой-нибудь женщине, только подальше, например, в Алкобасу или Помбал… Лучше бы всего, если бы ребенок родился мертвый!

— Да, был бы еще один ангелочек… — промычал каноник и втянул в нос понюшку табаку.

В этот же вечер каноник Диас беседовал с Сан-Жоанейрой в нижней гостиной, где она раскладывала на блюде мармелад для просушки; мармелад предназначался к моменту выздоровления доны Жозефы. Каноник начал разговор с того, что снял для Сан-Жоанейры домик у Феррейро.

— Да ведь это собачья конура! — воскликнула она. — Где я положу дочку?

— Я еще не кончил. Дело в том, что Амелия на этот раз не поедет в Виейру.

— Не поедет?

Каноник объяснял, что сестрица Жозефа не может жить одна в Рикосе и он подумал, не отправить ли с ней Амелию… Эта мысль пришла ему в голову сегодня утром.

— Я не могу составить Жозефе компанию: морские купания мне пропустить нельзя, вы сами знаете… Но не оставлять же бедную старушку совсем одну, со служанкой. Следовательно…

Сан-Жоанейра расстроилась. Немножко помолчав, она сказала:

— Это верно. Но знаете… Откровенно говоря, мне очень бы не хотелось расставаться с дочкой… Пожалуй, лучше я отменю купанья и поеду с ней.

— Как это с ней! Нет, сеньора, вы поедете в Виейру. Меня тоже нельзя оставить одного… Ах ты неблагодарная! — И тут же, переменив шутливый тон на полную серьезность, он продолжал: — Вы же сами видите, сеньора, Жозефа стоит одной ногой в могиле. Сестра знает, что моего состояния мне вполне достаточно. Она любит девочку, тем более что приходится ей крестной; если крестница теперь поедет с ней, чтобы ходить за нею в болезни, и пробудет подле нее несколько месяцев, старушка совсем расчувствуется. А ведь сестренка потянет на пару тысяч крузадо. Девочка получит неплохое приданое. По-моему, раздумывать не о чем.

Сан-Жоанейра согласилась с ним. Пусть будет, как хочет сеньор каноник.

Тем временем Амаро наверху набрасывал Амелии в общих чертах свой «великий план» и описывал разговор с доной Жозефой: добрая старушка сразу же согласилась, она полна снисхождения и даже вызывается справить приданое для маленького.

— Положись на нее, она святая… Так что все улажено, дорогая. Надо только четыре-пять месяцев посидеть в Рикосе.

Но именно это не улыбалось Амелии; она захныкала: пропустить купальный сезон на взморье, лишиться морских ванн!.. Просидеть все лето в мрачном каменном доме в Рикосе! Она там была всего один раз, под вечер, и чуть не окоченела от холода и страха. Всюду такая темень, под потолком гуляет эхо… Она уверена, что умрет в этой ссылке.

— Чепуха! — сказал Амаро. — Благодари создателя, что я придумал хоть такой выход. С тобой будет дона Жозефа, с тобой будет Жертруда, там есть яблоневый сад, где ты сможешь гулять… Я буду навещать тебя каждый день. Тебе даже понравится, вот увидишь.

— Я понимаю, надо терпеть. — И, вытирая две крупные слезы, повисшие у нее на ресницах, она мысленно проклинала эту любовь, которая уже причинила ей столько страданий. А теперь вся Лейрия едет веселиться в Виейру, она же должна похоронить себя на все лето в пустынной Рикосе, слушать кашель старухи да завыванье собак… — А маменька? Что скажет маменька?

— А что ей говорить? Ведь не может дона Жозефа ехать туда одна, остаться без ухода? О маменьке не беспокойся. Сеньор каноник сейчас обрабатывает ее внизу… И я тоже пойду к ним; мы с тобой уже довольно долго говорим наедине; в последние дни надо вести себя особенно осторожно…

Он вышел. Каноник как раз взбирался наверх, и они встретились на лестнице.

— Ну как? — шепотом спросил Амаро.

— Все в порядке. А у тебя?

— Idem.

И на темной лестнице оба священнослужителя молча пожали друг другу руку.

Несколько дней спустя Амелия после горестной сцены расставанья уехала на шарабане в Рикосу с доной Жозефой.

Для выздоравливающей устроили в углу повозки удобное гнездышко из подушек. Каноник поехал их провожать, молча злясь на эту новую жертву. Жертруда восседала наверху, на тюфяке, в тени горы, образовавшейся на крыше экипажа из кожаных баулов, корзин, бидонов, узлов, мешков, корзины, в которой мяукала кошка, и ящика, куда упаковали изображения самых любимых святых доны Жозефы.

В конце недели, к вечеру, когда спал зной, наступило и для Сан-Жоанейры время перебираться в Виейру. Всю улицу Милосердия загромоздила запряженная волами телега, на которую грузили посуду, матрасы, кастрюли, а на том же самом шарабане, который увез двух дам в Рикосу, теперь сидели Сан-Жоанейра и Руса, тоже державшая на коленях корзину с кошкой.

Каноник отбыл накануне. Один Амаро присутствовал при отъезде Сан-Жоанейры. После длительной суматохи, после беготни вверх и вниз по лестнице то за забытой кошелкой, то за пропавшим свертком, когда Руса заперла наконец дверь на замок, Сан-Жоанейра, уже стоя на подножке шарабана, вдруг залилась слезами.

— Полно, сеньора, полно! — уговаривал Амаро.

— Ах, сеньор настоятель, зачем я оставила Амелию одну! Вы не можете понять, как это ужасно… Мне кажется, ее больше не увижу. Наведывайтесь почаще в Рикосу, окажите такую милость. Поглядывайте, как она там…

— Будьте покойны, милая сеньора.

— Прощайте, сеньор падре Амаро! Спасибо за все. Я стольким вам обязана!