Жозе Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

И действительно, у падре Брито была огромная голова с косматой, похожей на шерсть гривой, закрывавшей весь лоб до бровей; обветренное лицо отливало синевой, оттого что он слишком усердно скреб его бритвой; когда он разражался своим свирепым смехом, можно было видеть зубы, мелкие и очень белые от кукурузного хлеба.

Гости уже рассаживались вокруг стола, когда в страшных попыхах явился Либаниньо с каплями пота на лысине, усиленно виляя бедрами и пронзительно вереща:

— Ох, любезные мои чада! Извините, задержался! Был в церкви Пресвятой девы отшельницы, как раз подоспел к мессе. Ох, милые мои! Досыта наслушался, намолился, вот утешенье-то, вот утешеньице мне!

В это время Жертруда, толстая экономка аббата, внесла суповую миску с куриным бульоном, и Либаниньо заюлил вокруг нее со своими обычными шуточками:

— Ох, Жертрудинья! И лакомый же ты кусочек, хоть кого в соблазн введешь!

Старая крестьянка ответила с грубоватым, добродушным смехом, от которого затряслись ее необъятные груди:

— Ишь выискался и мне женишок на старости лет!..

— Милая ты моя! Женщины что груши: хороши только спелые да бокастые. Тут-то их и пробовать!

Священники хохотали до упаду; не переставая смеяться, они расселись вокруг стола.

Весь обед сеньор аббат приготовил собственноручно; отведав супа, гости разразились похвалами:

— Да, господа, вот это суп! Такого и в раю не попробуешь! Объедение!

Добряк аббат раскраснелся от радости. По этой части он был, как выражался сеньор декан, «вдохновенным артистом». Он читал все поваренные книги, знал несметное число рецептов и даже сам придумывал кулинарные новшества. Постукивая себя пальцем по лбу, старый аббат говаривал: «Из этого котелка вышло немало вкусных блюд!» Он был так поглощен своим искусством, что иной раз на воскресной проповеди давал коленопреклоненной пастве, ждущей слова Божия, советы о том, как варить треску или чем приправлять тушеную свиную печенку. Он жил припеваючи, в полном согласии со старой экономкой Жертрудой, тоже понимавшей толк в хорошей кухне, не мог нарадоваться на свой огород, где росли первосортные овощи, и лелеял одну-единственную мечту: когда-нибудь угостить обедом самого епископа.

— Падре Амаро, — говорил он, обращаясь к молодому священнику, — милый мой, прошу вас, еще немного потрошков! И обмакните в соус кусочек хлеба! Ну? Что скажете? — Затем скромно присовокуплял: — Может, нехорошо себя хвалить, но потроха мне сегодня удались!

И действительно, потроха были такие, что, по словам каноника Диаса, не устоял бы сам святой Антоний в пустыне!

Гости расстегнули воротнички под сутанами и ели вдумчиво, почти не разговаривая. Был канун празднования Пресвятой девы всех скорбящих, и в соседней церкви звонили колокола; щедрое полуденное солнце играло на фарфоре, на пузатеньких голубых кувшинах с вином, на блюдах с красным перцем, на сложенных горкой черных маслинах, а гостеприимный аббат, выпучив глаза и прикусив губу, уже нарезал беловатыми ломтями грудку фаршированного каплуна.

Столовая выходила в сад. Под самым окном цвели два куста алых камелий, а дальше, над верхушками яблонь, виднелся лоскут ярко-синего неба. Где-то скрипел колодец, стучали вальками прачки.

На комоде, среди тяжелых фолиантов, высилось на подставке распятие: худое тело Христа, испещренное багровыми ранами, скорбно желтело на фоне стены. По бокам приветливые святые под стеклянными колпаками приводили на память менее кровавые предания христианства: святой Христофор, незлобивый великан, неся божественного младенца на руках, переходит вброд реку, а младенец улыбается и подкидывает на ладошке, точно мячик, земной шар. Кроткий пастушок святой Иоанн, с овечьей шкурой на плечах, стережет свое стадо, подгоняя ягнят не палкой, а крестом. Добрый привратник святой Петр держит в глиняной руке два священных ключа от небесных врат. По стенам были развешаны нестерпимо яркие литографии: праотец наш святой Иосиф стоял, опираясь на свой посох, расцветший белыми лилиями; вздыбившийся конь святого Георгия топтал копытами брюхо застигнутого врасплох дракона; святой Антоний, улыбаясь, беседовал с акулой на берегу ручья. Звон бокалов, стук ножей наполнял непривычным весельем старинную столовую с почерневшим от копоти дубовым потолком. Либаниньо ел за троих, не забывая свои прибаутки:

— Жертрудинья, тростиночка, передай-ка сюда блюдо с фасолью. Не смотри на меня так, плутовка, ей-богу, сердце замирает!

— Просто бес, а не человек! — смеялась старуха. — Что на него нашло? Сказал бы мне все это лет тридцать назад, озорник, право!..

— Ох, красоточка! — восклицал Либано, вращая глазами. — Не распаляй ты меня! Ей-богу, по спине мурашки бегают!

Священники помирали со смеху. Два кувшина с вином уже опорожнились; падре Брито расстегнул подрясник, выставив на всеобщее обозрение шерстяную фуфайку ковильянской шерсти с синей фабричной маркой, изображавшей сердце и крест.

На пороге вдруг появился старик-нищий, жалостно бубня «Отче наш»; Жертруда сунула в его суму половину кукурузного хлеба, а священники заговорили о толпах попрошаек, наводнивших все приходы.

— Бедность! Очень много неимущих в наших краях! — сокрушался добряк аббат. — Друг Диас, я положу вам еще кусочек крылышка!

— Да, бедность большая, но и лень немалая, — жестко возразил падре Натарио. — Во многих поместьях не хватает поденщиков, а вот такие детины, с сосну ростом, ходят по дорогам и хнычут: «Подайте Христа ради на хлебушек!» Бездельники! — заключил он.

— Полно вам, падре Натарио, полно уж! — сказал аббат. — Есть и настоящая бедность. В здешних местах целые семьи — муж и жена и пятеро детей — спят на полу, как свиньи, и кормятся одними лишь овощами, огородной зеленью…

— А чем ты хочешь, чтобы они кормились? — воскликнул каноник Диас, облизывая пальцы после того, как обглодал крылышко. — Что же им прикажешь есть? Жареных павлинов? По одежке протягивай ножки!

Добряк аббат натянул на живот салфетку, устроился поудобней и ласково сказал:

— Бедность угодна господу Богу.

— Ох, милые мои! — заскулил Либаниньо. — Если бы на свете жили одни бедняки, так и было бы на земле царствие Божие!

Падре Амаро веско возразил:

— Но небу нужны и Богатые, иначе кто будет жертвовать на Богоугодные дела, воздвигать храмы…

— Собственность должна находиться в руках церкви, — перебил Натарио не терпящим возражений тоном.

Каноник Диас громко рыгнул и поддержал его:

— Для вящей славы религии и укрепления веры.

— Главная причина нищеты, — поучал Натарио, — безнравственность.

— Да, это правда, что и говорить! — горячо подхватил аббат. — В моем приходе двенадцать незамужних девушек беременны! И заметьте, господа: когда я вызываю их к себе и начинаю стыдить, они фыркают мне прямо в лицо!