Уилки Коллинз - Как я пребывал в тумане

— Да, после этого, мне тут больше и делать нечего, — с достоинством проговорил я, взявшись за шляпу. Но если мистер Хуффель вообразил, что ссора тем и покончилась, то он немножко ошибется. Что же касается до вас, веролом… Но прежде, чем успел я договорить слово, как почувствовал, что родительская длань схватила меня за ворот, и затем, я быстро очутился в коридоре, слыша, как вслед за мной торопливо запирали дверь. Не оставаясь долее в этом позорном положении, взбешенный, вылетел я на улицу и, чрез полчаса, сидел уже в магазине, за своим бюро, и писал Дьюскапу записку.

Дьюскап был один из лучших моих друзей. Он, как и я же, занимался по меховой части и был честный, прямой, славный малый; тверд, как латунь и особенно щекотлив, когда дело касалось чести. Этому то другу, в ярких красках, изобразил я случай, прося его совета, и прибавил, в заключение (но, право, так только, — собственно ради полноты эффекта), что удержался от вызова мерзавца на дуэль единственно лишь но неимению пистолетов.

Весь следующий день провел я один, раздумывая о том, каков будет ответ Дьюскапа. День выпал дождливый и мне довольно было времени негодовать на свое позорное изгнание из веселого жилища Нутльбюри и предаваться горчайшей мысли, — что соперник мой находился в несравненно более выгодном положении, чем я — одинокий, изгнанный, стоящий приплюснув нос к оконному стеклу и созерцающий, как с крыши лила в кадку дождевая вода.

Нет надобности говорить, что лег я рано и почти всю ночь не мог заснуть. К утру, однако ж, сон одолел, и, наконец, я забылся в тревожных, тяжелых грезах. Разбудил меня страшный стук в дверь и голос, казавшийся мне знакомым.

— Эй, Шребсол! Оливер! Отопри! Да вставай же, что за соня такой.

Да, это был голос Дьюскапа. Я вскочил с кровати, отпер дверь и снова прыгнул в постель.

Войдя, приятель мой поставил у двери маленький ковровый мешок и, удерживая под мышкой продолговатый, черного дерева ящик, подошел к кровати.

— Какого черта ты делаешь, лежа до такой поздней поры? — пробасил Дьюскап, уставясь на меня и протягивая руку.

— Да вей ночь заснуть не мог, и лишь на заре только… А ты сам-то как это явился? Признаюсь, ни как не ожидал.

— Да вышло свободное время. Притом же, тут и расписывать нечего, когда требуется объясниться начистоту. Ну, так как же нам повести это дело?

— Не спрашивай! — проговорил я со стоном. — Ах, если бы ты только знал… Ты не знаешь, как пламенно любил я ее!

— Погоди: она еще будет твоей. Все это берусь я за тебя устроить, — проговорил с совершенной уверенностью Дьюскап.

— Что же ты намерен делать? — не без замешательства спросил я.

— Что делать? Вот вопрос! Конечно, тут только один выход.

И он потряс своим ящиком, издавшим довольно странный звук: точно в нем заключались металлические пилюли.

— Что ж такое в этом ящике? — спросил я снова.

— Что? Конечно, пистолеты. И право, для меня было бы почти удовольствием, если бы которым-нибудь из них тебя подшибли порядком.

— Сэр!.. — горячо вскричал я, приподнявшись на постели.

— Да не ты ли вопил, что тебе не на чем драться? Ну, вот тебе и оружие. Эти пистолеты одолжил мне знакомый оружейник.

— Черт бы тебя взял, — подумал я: поторопился уж очень; слишком проворен. — Так ты думаешь, — прибавил я вслух, — что другого выхода тут и быть не может?

— Есть: извинение, — сказал Дьюскап, вынув из ящика один из пистолетов и пощелкивая замком, с дулом, уставленным прямо мне в лоб. — Изменить дело может только полное извинение одной из сторон. Что же? Пиши извинение.

— А если другая сторона откажется принять его?

— Ну, тогда мы угостим таможенного пулькой, — отрезал Дьюскап, прицеливаясь в портрет маркиза Гранби, висевший над камином.

— А если таможенный влепит в меня?.. — вдруг подумалось мне, однако ж я не высказал этой мысли.

— Так где же его обрести? — спросил Дьюскап, надевая шляпу. — В таких случаях не нужно терять минуты.

— Да подожди же, пока я оденусь, — рассеянно проговорил я. — Ведь можешь сходить и после завтрака.

— Ни до куска не дотронусь. Да, ты упоминал, ведь, что он остановился у Нутльбюри. Так, помнится? Я тотчас схожу и живо вернусь к завтраку.

С этими словами он вышел, а я стал одеваться, и, для возбуждения аппетита перед завтраком, предался грустным размышлениям, — что, быть может, завтрак этот будет для меня последним… Кажется, даже, я отчасти пожалел, что передал дело в руки такого энергичного приятеля.

Довольно таки прождав Дьюскапа, я принялся, наконец, за закуску один. Уж перед концом завтрака голова его мелькнула мимо окна и он торопливо вошел в комнату.

— Ну, вот, — проговорил ревностный друг, садясь за стол и сильно напирая на закуску, — мы теперь у самой развязки.

— To есть, что ж ты хочешь этим сказать? — спросил я.

— А то хочу сказать, что противная сторона уклоняется от всяких извинений и, стало быть, противная сторона должна лечь на месте.

— Но я… послушай, но такое дело мне было бы не совсем приятно.

— Неприятно! Такое дело?.. Позвольте спросить, мистер Шребсол, что вы под этим разумеете?

— Думаю, что… Да неужели, в самом деле, из этого нет другого исхода. Неужели нельзя…

— Постой, погоди, погоди, — проговорил приятель, с суровым видом, перестав вдруг есть, — все дело ты передал в мои руки; следовательно, я обязан, — да, говорю, — обязан, довести его до конца. Как ни прискорбно мне быть в нем замешанным (а мне казалось, в душе, он ликовал); но, раз в него впутавшись, я должен его и покончить. Так садись же и пиши формальный вызов, а я принимаю на себя передать его, куда следует.

Дьюскап имел всегда на меня чертовски сильное влияние. Слова его были полны неотразимой логики и силы. Так и теперь, в дальнейших руководящих советах, но отношению к предстоящему делу, о том, например, что надлежало тут говорить или что делать и прочесть обнаружил такие громадные сведения, что я не мог утерпеть, чтобы не спросить его, не разыграл ли он когда-нибудь и сам моей роли в таком же деле.

— Нет еще, не приходилось — отвечал Дьюскап, — но полагаю, что у меня больше призвания для второстепенных ролей. Право, я всегда чувствовал, что был в своей стихии, когда входил посредником в делах чести.

— Думаю, ты был бы в восторге, если бы сам стал на моем месте, — проговорил я почти со злобой. Мне было нестерпимо тошно от его слишком неуместной живости.

— О, это — решительно все равно — в этом деле я принимаю такой горячий интерес, что как бы совершенно отожествляюсь с тобой, мой милый, и чувствую, тут я будто сам главный деятель.

— И у тебя, стало быть, тоже больно щемит под ложечкой, — подумал я, но из скромности не передал своей мысли.

— Кстати, — заметил Дьюскап, кладя в карман мой вызов и сбираясь идти, — я забыл сказать, что на место явятся еще двое, а может быть и трое из общих наших приятелей.